Пламя над тундрой
Шрифт:
Навстречу шахтерам бежало во главе с Малинкиным несколько милиционеров с винтовками наперевес. Шахтеры на мгновение остановились, затихли, но потом с громкими криками бросились к милиционерам, вырвали из рук винтовки и стали бить. «Убьют всех», — испугался Клещин и попытался остановить шахтеров, но кто-то нечаянно ударил его в ярости: «Уйди».
В голове у Клещина гудело, но мысль работала четко. Он понимал, что нельзя допускать самосуда, расправы над милиционерами, но ничего не мог сделать. Наконец он догадался, как отвлечь обозленных и ожесточившихся людей. Клещин отбежал в сторону и сделал несколько выстрелов из револьвера. Шахтеры повернулись к нему. Их лица дышали злобой и неутолимой местью.
— За мной! — Клещин побежал в сторону кладбища. — Оружие спрятано тут!
Шахтеры, бросив милиционеров, последовали за ним. На истоптанном, окровавленном снегу остались лежать шесть человек в изодранных одеждах, с изувеченными лицами…
Клещин подбежал к крайней могиле и выдернул крест. Шахтеры быстро раскопали снег и извлекли ящики с винчестерами и несколько цинков с патронами к ним. Оружие сразу же разобрали по рукам.
— В Ново-Мариинск! Освободим Бучека, всех освободим? А Громова и его шайку посадим! Клещин! Пошли! Айда!
За Клещиным по дороге к Ново-Мариинску двинулось около полсотни человек. Многие остались. Они вернулись к избитым колчаковцам и Малинкину и внесли их в барак…
Клещин сказал Оттыргину:
— Поезжай к Сергею Евстафьевичу и скажи, что мы идем!
Оттыргин, кивнул, вернулся к упряжке и поднял ее. Он погнал нарту к поселку. Перед тем как спуститься на лед лимана, Оттыргин обернулся: шахтеры двигались быстро. Острые глаза чукчи различили впереди Клещина и рядом с ним Евтуги.
…С улицы донесся шум подъезжавших нарт. Дверь открылась, и в комнату, мягко ступая торбасами, вошел Оттыргин. Его широкоскулое лицо, отливавшее красной медью, было возбужденным, черные глаза радостно светились.
Мандриков выступил вперед:
— Ну что? — спросил он, волнуясь.
— Идут! — кивнул Оттыргин.
— Надо встречать, — говорил Клещин.
— Много идет, сколько? — спросил Берзин.
— Много, много! — Оттыргин начал рассказывать, но его плохо понимали, и тогда Куркутский заговорил с ним по-чукотски. Он перевел ревкомовцам его рассказ о событиях на копях. Товарищи хвалили Клещина. Август Мартынович сказал Оттыргину с улыбкой:
— Иди на берег и жди шахтеров, когда они будут близко, — беги сюда!
Он вернулся раньше, чем через чае, когда нервное напряжение ревкомовцев, казалось, достигло предела:
— Идут! За мысом!
— Ну, товарищи, — обратился Мандриков к членам ревкома, — наступает решительный час. Готовы все? — и, не дожидаясь ответа, сказал, как отрубил. — Начнем!
Оттыргин неожиданно громко и торопливо заговорил, мешая чукотские и русские слова. Он просил, чтобы ему разрешили идти к тюрьме. Там его друг, Кирилл. Он должен его освободить, спасти, как тот спас его.
Берзин положил руку на плечо каюра. Даже через мех кухлянки ощущалась его худоба.
— Хорошо, Отты, пойдешь с Семеном к тюрьме.
— Мандриков взглянул на часы:
— Нам пора!.. Идем, товарищи!
…Они пришли к мысу вовремя. Шахтеры были совсем близко. Ревкомовцы стояли, ожидая их подхода. Вот между ними осталось шагов двадцать. Мандриков выступил вперед и, подняв руку, громко сказал:
— Здравствуйте, товарищи!
Шахтеры вразнобой ответили и остановились, полуокружив ревкомовцев. С истощенных лиц смотрели горящие глаза. В них угадывались решимость и ожидание. Мандриков продолжал:
— Наступил наш светлый час! Наше освобождение от колчаковцев и спекулянтов, от голода и нищеты! Установим советскую власть! Освободим своих товарищей из тюрьмы! Всем свободу! — Шахтеры приготовились слушать большую речь, но Мандриков неожиданно спросил: — Вы готовы?
— Да, да… готовы! — в разных местах ответили шахтеры. — Ведите нас! Что делать?
Мандриков коротко объяснил. Шахтерами овладело нетерпение, Булат, Клещин и Фесенко, взяв по пятерке шахтеров, ушли первыми, Гринчук с оставшимися направился к тюрьме, а Мандриков, Берзин и Куркутский — к Громову.
Короткий зимний день кончался, надвигались сумерки. С моря подул ветер, и поползла, зашуршала поземка. Приближалась пурга. Тускло светились желтыми пятнами окна домов. Редкие прохожие торопились по своим квартирам, не обращая внимания на группы людей. Михаилу Сергеевичу показалось, что Ново-Мариинск притаился в ожидании.
— Смотри, — Берзин тронул Мандрикова за рукав и указал на противоположный берег Казачки. Там цепочкой бежали темные фигуры. Это шахтеры приближались к тюрьме. Началось! Пришла минута, о которой они столько мечтали вместе с товарищем Романом.
Ревкомовцы прибавили шаг. Снег громко скрипел под ногами, мороз заметно крепчал, щипал за лица.
Окна во второй половине дома были освещены. Значит, Громов у себя. Берзин первым подошел к двери и требовательно постучал. Остальные стояли, приготовив оружие.
В глубине дома хлопнула зверь. Послышались чьи-то шаги, и женский голос спросил:
— Кто там?
— Открывай, Фрося, — сказал Мандриков, узнав прислугу начальника уезда, — господин Громов дома?
— Иннокентий Михайлович у себя, — служанка распахнула дверь и, увидев вооруженных людей, отшатнулась. — Батюшки! Господи, помилуй! Да что же это такое?
— Не бойся, Фрося, — сказал Мандриков и шагнул в темный коридор. За ним двинулись остальные. Они вошли в переднюю комнату. Жена Громова растерянно поднялась навстречу вошедшим с вязаньем в руках.
— Не бойтесь, — сказал Мандриков. — Где муж?
Она метнулась было к двери кабинета, но Берзин преградил ей дорогу.
Успокойтесь. Идите на кухню!
Она с плачем вышла.
Когда Берзин, Мандриков и Куркутский распахнули дверь кабинета, управляющий даже не поднялся из-за стола, продолжая перелистывать какие-то бумаги. Рядом с чернильным прибором стояли графин с водкой и тарелка со строганиной. Громов был одет по-домашнему.