Пламя над тундрой
Шрифт:
Волтер ничего не понимал из того, что говорил собравшимся Берзин, и сильно переживал. Те немногие русские слова, что он успел выучить за время болезни, не выручали. А ведь он участвовал в подпольном собрании большевиков. Вот произошло то, о чем он так много мечтал, но как все буднично.
Норвежец уже поправился, но на улицу выходил редко и только по ночам. Товарищи опасались, что Стайн, узнав о нем, попытается уничтожить Волтера, а пока американец был уверен, что Волтер утонул, как сказали ему матросы.
Мандриков сидел у стола, подперев рукой голову.
— Таков план восстания. Срок — в конце января или начале февраля, — закончил Берзин. Он присел на лавку и сложил клочок бумаги, на которой были пометки, сделанные условными знаками. Август осмотрел всех. — Кому что непонятно?
Все зашевелились. Первым заговорил Гринчук. В его голосе было недовольство.
— Непонятно мне, для чего ждать январь, али там февраль. Наши братки в тюрьме терзаются. Колчаковцы над ними лютуют. А мы кого-то ждать будем. Теперь надо выступать.
— Конечно, надо раньше выступить, — поддержал его Фесенко.
Все посмотрели на Мандрикова. Михаил Сергеевич встал:
— Товарищи! У нас многое созрело для немедленного восстания. Но есть директива областного комитета партии о том, чтобы восстание провести именно в эти сроки. Оно вспыхнет по всему Дальнему Востоку. Это поможет нам хотя бы морально и ослабит наших врагов.
— Разреши мне сказать слово, — Булат наклонился вперед. — Тут Август Мартынович сказал, что все товары коммерсантов будут национализированы и поступят в распоряжение советской власти.
— Да, так, — подтвердил Мандриков. — Что тебе не ясно?
— А с американцами как? — Булат тряхнул головой. — Они похлеще наших спекулянтов.
— Наше решение относится и к ним. Товары перейдут к Советам, а за них будет выплачено по нормальной цене, — пояснил Мандриков.
— Я бы и американцев и всех иностранцев в шею выгнал из уезда, — загорячился Гринчук. — Пусть катятся к себе в Америку и забудут сюда дорогу.
— А вместе с ними и наших купцов, — предложил. Клещин.
— Нет, наших не высылать, — возразил Булат. — А заставить пожить так, как мы: поголодать, да уголек, порубать, да в наших бараках на нарах поспать, вшей покормить.
— Правильно! — раздалось сразу несколько голосов.
Люди заспорили. Михаил Сергеевич попросил не шуметь и сказал:
— Планом предусмотрено основное. О каждом коммерсанте, о каждом колчаковце будем решать в отдельности. Расследуем все их преступления перед народом, и каждый из них понесет заслуженное наказание. И за Галицкого, и за Мальсагова, и за всех…
— Шпиков много развелось, — зашумел Гринчук. — У нас на копях не только Малинкин и Кулемин. Щетинин еще себе помощничков нашел. Чует моя душа.
— Вот поэтому надо быть осторожнее. Листовки будем передавать с Оттыргиным. На него
…Суббота прошла. Ничего нового осведомители Перепечко не принесли, и Громов подумал, что Перепечко прав.
Громов решил устроить у себя ужин, чтобы как-то заглушить страх, который так терзал его. Ему чудилось, что за ним все время кто-то следит, что в Ново-Мариинске полным-полно большевиков. Это настроение подогревалось радиограммами, которые приносил Учватов. Колчаковская армия терпела поражение за поражением. На юге страны тоже было не лучше. Все чаще подумывал Громов об Америке, чтобы там укрыться и спокойно жить. За эти месяцы он уже кое-что поднакопил. Коммерсанты, и крупные и мелкота, проведав о том, что Бирич уплатил Громову половину своего долга, торопливо последовали его примеру.
«Можно в случае опасности бежать и зимой, пересечь Берингов пролив на упряжке, — думал Громов. — Нужно дождаться Стайна. Он все сделает и поможет мне. Больше мне не на кого надеяться». Громов быстро оглядел своих гостей.
Собралась все та же привычная компания: Суздалев, Толстихин, Перепечко, Бирич, Нина Георгиевна, Елена. Был приглашен сияющий Учватов. Он был счастлив. Подвыпивший Перепечко усиленно ухаживал за Ниной Георгиевной. Бирич со скрытой насмешкой наблюдал за Перепечко: «Он и в самом деле вообразил себя заместителем Струкова. Даже для его жены…»
Нина Георгиевна не слушала пьяной болтовни и все время подливала в рюмку Перепечко виски, чтобы поскорее от него отвязаться. Раскачиваясь на стуле и расплескивая виски, Перепечко стал бахвалиться.
— Я их всех переловлю и засажу. Нет, не-е засажу, а к стенке. Всех, всех! Ни одного большевика не останется в Ново-Мариинске, ни одного! А этот Безруков — штучка, но-о и его мы — гоп — и в клеточку…
Елена готова была выбежать из-за стола. «Что делать?» — думала она.
— Что с вами, милочка? — участливо спросила Громова. — Вы так побледнели.
— Пустяки, пройдет, здесь очень душно, — торопливо ответила Елена.
Послышался звук разбитой посуды. За столом прервался разговор, и все посмотрели на Перепечко. Он лег головой на стол, сбив с него локтем несколько тарелок и бокал. Мужчины стали переносить его на диван. Этим воспользовалась Елена. Она подошла к Нине Георгиевне и, наклонившись к ней, шепнула: — Что делать? — в ее голосе звучало отчаяние:
— Подожди, сейчас выйдем… — шепнула та.
Ужин подходил к концу. В столовую робко вошла кухарка и сказала Громову:
— Вас там один человек спрашивает.
— Кто? — Громов не поднимался со стула.
— А кто же его знает, — пожала плечами кухарка. — Вас или их, — она указала на спящего Перепечко.
— Хорошо, иду. — Громов посмотрел на часы. Была уже полночь… Наверное, кто-то из милиционеров.
Громов вышел на кухню и увидел человека с забинтованным лицом.
— Я Рыбин, я пришел сказать господину Перепечко, как он мне велел… — начал Рыбин боязливо. Громов наконец понял, кто стоял перед ним, и поторопил: