Пламя над тундрой
Шрифт:
— Теперь, товарищи, можно и оленины отведать, — сказал Берзин. — Застыла она. Эй, кок, разогрей!
Берзин держался так, словно ничего особенного не произошло. Мандриков не удержался:
— У тебя что, железные нервы? Во мне все клокочет.
— Кисейные барышни революции не делают, — отозвался Берзин. — Если в тебе все клокочет, то выпей чашку чаю. Остынешь.
Он наполнил кружки чаем и, следя за Булатом, орудовавшим у плиты, пошутил:
— Из Булата неплохой кок выйдет. После переворота откроет столовую и станет конкурентом Толстой Катьки.
— Не понимаю тебя, — пожал плечами Мандриков. — Наступает такое событие, а ты спокойно рассуждаешь о какой-то оленине, о столовой.
— Знаешь, Михаил, — прищурился, Берзин, — и в его светлых глазах мелькнули веселые огоньки, — все-таки революцию на сытый желудок делать, удобнее, чем на голодный.
После завтрака Михаил Сергеевич примостился у окна и стал писать, часто вычеркивая и исправляя слова. Товарищи старались ему не мешать. Они говорили вполголоса и с нетерпением ждали прихода шахтеров, поглядывали в окна. Время словно замедлило свой бег…
…Наташа не находила себе места, тосковала, была несчастной. Днем на людях она еще сдерживалась, но ночью, оставшись одна, плакала.
Особенно трудными были для нее воскресные дни. Уже второе воскресенье без Антона. Чем заняться? Опять кроить, шить пеленки и распашонки для ребенка, который должен появиться через полгода. Наташа сидела в комнатке, аккуратно подшивала пеленку и изредка поглядывала в окно, часто не могла удержать слез. Была середина короткого зимнего дня. По поселку вяло, неторопливо проходили новомариинцы. Пронеслось несколько нарт. На Казачке мальчишки устроили гонки собак. Казалось, все довольны своей судьбой, и никому нет дела до ее горя. Наташа встала, смахнула с ресниц слезы и начала собирать Антону передачу. Еще с вечера напекла ему лепешек. Михаил Сергеевич обещал дать банку компота.
С небольшим узелком Наташа вышла на улицу и направилась к продовольственному складу. Но, узнав, что Мандриков заболел, решила забежать к нему. Дома его не оказалось, и жена Клещина не могла сказать, куда он ушел. Наташа направилась к тюрьме.
Около нее толпились пришедшие с передачами родственники арестованных. Тут были жители Ново-Мариинска и приехавшие из тундры чукчи. Тех, у кого на нартах были мешки с пушниной, впускали за ворота. Назад они возвращались без мешков, но с освобожденными родственниками, которые пугливо озирались на тюрьму, бросались на нарты и торопились уезжать.
Подошла очередь Наташи. Она была почти последней. На ее просьбу увидеться с Антоном тюремщик, смерив ее липким взглядом наглых глаз, ответил:
— Нельзя! Его должен допросить господин Струков. Говорят, большевик он у тебя.
Наташа, съежившись от омерзения, побежала от тюрьмы. Она бродила по Ново-Мариинску в надежде встретить какого-нибудь знакомого. Бойко торговали склады и лавки Свенсона, Бирича, Бесекерского, Сукрышева. Около них стояли нарты богатых оленеводов и удачливых охотников. Жителей Ново-Мариинска и шахтеров было мало. Цены стали не по их карману.
Наташа пришла в школу к Куркутскому, но на дверях висел замок. «Где же все?» — недоумевала Наташа. Она решила вернуться домой. Мимо нее по берегу Казачки пронеслось несколько нарт с грузом и вооруженными людьми. Наташа услышала, как кто-то из прохожих завистливо сказал:
— Молодой Бирич с барышом вернулся.
— Будет барыш, если с ним начальник милиции, — ответил другой. — Нагрели руки в тундре…
У Наташи похолодело в груди. Вернулся Струков. Он будет допрашивать Антона! Ей представлялись сцены допроса, пытки. Перед ее глазами появились шрамы, которые она видела на Антоне. «Надо найти Михаила Сергеевича, Берзина, просить их, умолять спасти Антона, вызволить из тюрьмы»…
Наташа лихорадочно думала, где могут быть Мандриков и Берзин. Она вспомнила о норвежце Волтере и бросилась на окраину поселка. Из дома навстречу ей вышел Мандриков.
— Ох, наконец-то я вас нашла, — торопливо заговорила Наташа. — Искала, искала…
— Что-нибудь случилось? — Мандриков всматривался в расстроенное лицо женщины. — Была у Антона?
— Передачу отнесла. Свидания не дали: сказали, что начальник милиции будет допрашивать. А он только что приехал. Я боюсь за Антона.
— Кто приехал? Струков? — быстро спросил Мандриков.
— И он, и Трифон Бирич, — ответила Наташа. — Из тундры вернулись.
По лицу Мандрикова прошла тень. Он заторопился.
— Та-ак. Иди домой. Никуда, пока не выходи. До завтрашнего утра. Потом узнаешь. Ну, иди, — торопливо сказал Мандриков. — Иди!
Она послушно направилась домой. Мандриков вбежал в домик и сообщил о приезде Струкова. Положение осложнялось. Берзин изменил свой приказ: Булат с группой шахтеров берет Струкова, а Гринчук молодого Бирича. Затем Волтер и Клещин займутся Толстихиным и Суздалевым. Арестованных сводить в дом Громова.
Возвращение Струкова обрадовало начальника уездного управления, и он послал к нему прислугу с запиской. Усталый, измученный долгим путешествием, Струков был недоволен тем, что его беспокоят. Он собирался отдыхать.
«Как можно быстрее прийти по весьма неотложному делу», — прочел Струков и фыркнул:
— Два месяца обходился без меня. Так еще два часа подождет. — Он скомкал записку. — Скажи, что буду в восемь часов вечера, — сердито сказал он посыльному.
Намыливая заросшие щеки, Струков, будто не было ссоры, спросил у Нины Георгиевны:
— Ну, какие тут новости?
— Плохо, — спокойно отозвалась она. — В поселке голодно и…
— Ну, ты-то сыта, — перебил ее Струков. — Думай о себе, а не о других. — Он осторожно водил бритвой по щеке. Струков хотел помириться с Ниной Георгиевной. — Посмотри, что я тебе привез. Скажи прислуге, чтобы внесла мешок.
Нина Георгиевна, обиженная тем, что Струков не дослушал ее, вышла. Она сама внесла туго набитый мешок. Струков отложил бритву и, с одной намыленной щекой, развязал его, вытащил шкурки и небрежно разбросал их по полу вокруг Нины Георгиевны. Это было настоящее богатство. Нина Георгиевна вначале с восхищением смотрела на пушистый ковер, устилавший комнату. Но вот она перевела взгляд на Струкова, который, стоя на коленях, продолжал опоражнивать мешок Руки его цепко, жадно хватали песцовые шкурки. Недобритое, с засохшим мылом лицо его горело такой алчностью, что Нина Георгиевна с испугом отступила. Она никогда не видела его таким одержимым. А Струков вдруг захохотал: