Пламя над тундрой
Шрифт:
— Кто это? — заинтересовался Берзин.
Шахтеры рассказали. Берзин глухим голосом произнес:
— Надо к ним лучше присмотреться, а если враги, лакеи господские, то не церемониться.
— Нет, — остановил его Мандриков. — Ты, Август, не прав. Мы не будем заниматься террором. Шахтеры должны сами наказать тех, кто предает рабочее дело.
— Так как же быть сейчас? — вернулся к волновавшему всех вопросу Булат. — Понимаете, что получилось? Побывал ночью ваш товарищ, хорошо говорил, за сердце шахтеров взял. Решили, значит, забастовку начать. А утром колчаковцы… — он замялся, не зная, как выразить свою мысль. За него продолжил Клещин;
— Вроде как провокация получилась. Мол, смотрите, шахтеры, что с вами будет, если против начальства пойдете. Тут еще Малинкин и Кулемин воду мутят. Они, наверное, и донесли про забастовку.
— Плохо на душе у горняков, — попытался смягчить слова Клещина Булат.
— Мы понимаем, сейчас надо… — Мандриков не договорил. Стук в дверь заставил его замолчать. Все насторожились. Мелькнула тревожная мысль: «колчаковцы!» Мандриков и Август вытащили браунинги, появилось оружие и у шахтеров. Берзин тихо подошел к двери. Стук повторился — осторожный, негромкий, но настойчивый. Берзин спросил:
— Кто?
— Я… Титов… откройте, — послышался за дверью нетерпеливый голос радиотелеграфиста.
Берзин открыл дверь, Вошел Титов и, увидев шахтеров, нерешительно остановился. Берзин успокоил его:
— Свои.
— Что у тебя? — подошел к Титову Мандриков. Тот порылся за пазухой и достал скомканный листок бумаги, протянул его Михаилу Сергеевичу:
— Вечером принял, ждал, когда Учватов домой уйдет. От американцев вернулся навеселе, хвастался, что скоро богатым станет, торговать будет.
— Товарищи! Послушайте, — взволнованно перебил телеграфиста Михаил Сергеевич, Мандриков присел у печки и стал читать, поднеся листок к огню. Бумага в его руках казалась красной.
— Товарищи! Английские и американские войска оставили Архангельск и Мурманск! Освобожден от белых Воронеж!..
Мандриков повернулся к Титову и горячо поблагодарил:
— Хорошую ты весть принес, Василий Никитович, Спасибо тебе!
— Чего там, — застенчиво махнул рукой Титов и заторопился. — Пойду на станцию. Может, еще что будет.
Закрыв за ним дверь, Мандриков сказал Клещину:
— Готовь упряжку! Едем на копи…
— Я тоже, — потянулся к своей кухлянке Берзин, но Мандриков его остановил:
— Пожалуй, не стоит. Не надо, чтобы нас там пока видели вместе.
— Сергеич прав, — согласился Булат. — За всех шахтеров поручиться нельзя. Правда, Малинкин и Кулемин у Толстой Катьки гуляют. Сегодня при свете будешь, Сергеич, говорить. Нельзя все время в темноте. Шахтеры должны видеть, кто с ними говорит. Обещал им привести человека, который Ленина видел. Ждут тебя.
— Я же… — нетерпеливо начал Берзин, который имел больше оснований говорить о Ленине, но Мандриков мягко сказал:
— Прошу тебя, Август. — Мандриков видел, как устал Берзин, и хотел, чтобы товарищ отдохнул.
— На нарте могут уехать только двое, — напомнил Булат.
— Хорошо, — неохотно уступил Август, почувствовав страшную слабость. — Поезжай, Михаил…
Мандриков торопливо оделся и вышел вместе с Клещиным, который был несколько разочарован… Он мечтал привезти на копи своего бывшего комиссара.
…В бараке не спали. Обещание Клещина, что он привезет верного человека, знающего Ленина, взволновало всех. К тому же приезд большевика после ареста двух горняков казался шахтерам особенно смелым. Значит, большевики не боятся колчаковцев. Это поднимало настроение.
Когда Мандриков в сопровождении Клещина вошел в тускло освещенный барак, его первым встретил Мальсагов.
— Приехал? Ай хорошо, делу большую пользу дашь. Шахтеры совсем головы повесили. Подойди к Семену. Он хочет тебя видеть. — Михаил Сергеевич присел на нары рядом с Гринчуком, пожал ему руку. Семен спросил:
— Как Бучек, Галицкий?
— Молодцами держатся, — Мандриков рассматривал Гринчука.
— Вызволить бы их, а на их место колчаковцев, — он так разволновался, что хотел приподняться, но Евтуги придержал его за плечи, укоризненно причмокнул:
— Зачем так. Ай-ай.
Гринчук болезненно сморщился — резкое движение отдалось в голове:
— Голова трещит, как треснутый глечик.
— Лежите спокойно, товарищ, — посоветовал Мандриков. — Скоро вы понадобитесь, чтобы освободить друзей.
Мандриков услышал, что шахтеры говорят о нем:
— Так этот, что ли, Ленина видел?
— Видать, он самый.
Михаил Сергеевич отошел от Гринчука и вышел к столу, чтобы его лучше видели при свете лампы. Сразу же смолкли разговоры, наступила тишина. Шахтеры сидели плечо к плечу. Задымили цигарки. Усатые и бородатые лица, морщины, усталые настороженные глаза. Михаилу Сергеевичу показалось, что он уже где-то видел этих людей. Где же? Да когда машинистом ходил на миноносце на Балтике. Вот так же ночами собирались матросы в кубрике и слушали при свете коптилки питерского товарища, объяснявшего задачи пролетариата в революции…
Молчание затянулось. Шахтеры ждали, что скажет ночной гость. Кто-то не выдержал, первым нарушил молчание:
— Так какой лицом-то будет Ленин-то?
Мандриков увидел, как шахтеры подались в его сторону, и вспомнил, как всколыхнулись делегаты Третьего Всероссийского съезда Советов, когда на трибуну торопливой деловой походкой поднялся Ленин и, чуть картавя, заговорил…
В бараке стало так тихо, что было слышно, как в печке рассыпаются перегоревшие угли. Шахтеры даже затягивались из своих цигарок так осторожно, чтобы не пропустить ни одного слова Михаила Сергеевича…