Пламя над тундрой
Шрифт:
— Я часто вспоминал вас! Как я благодарен вам за те слова ободрения, которые вы говорили мне на «Томске». Вы так душевно меня поддержали.
— Как вы устроились? — Мандрикову было приятно видеть человека, у которого жизнь, видимо, пошла лучше.
— Нанялся в работники к коммерсанту Бесекерскому, — словоохотливо объяснил Рыбин. — Работаю на складах, а с началом охоты пойду в тундру. Я же сибиряк, и в молодости с ружьецом не расставался.
— Что же, вы решили шахтерское дело забросить? — Мандрикову не понравилось, что его знакомый
— Кто с угольком сроднился, так на всю жизнь. Вот только хочу чуть-чуть на ноги встать. Бесекерский в долг многое дал. Отработаю, и на копи, — почти оправдывался Рыбин.
Август Мартынович изучающе смотрел на Рыбина — что-то в нем ему не нравилось. И когда Рыбин отошел, он сказал об этом Мандрикову.
— У тебя излишняя подозрительность, — не согласился Михаил Сергеевич. — Это плохо. Рыбин один из тех, кого жизнь придавила, ему надо помочь подняться.
«Возможно, что Михаил и прав», — подумал Берзин.
На берегу поднялся невообразимый шум. Шхуна «Нанук» подошла так близко, что можно было на ее палубе рассмотреть лица людей. Свенсон стоял у борта, махал рукой, что-то весело кричал. В ответ с берега неслись радостные приветствия. Мандриков и Берзин были удивлены такой встречей американца.
Шхуна стала на якорь. От нее отделились две шлюпки. Когда шлюпки, на которых были только гребцы, подошли к берегу, боцман обратился к Биричу на ломаном русском языке:
— Мистер Свенсон приглашает господ быть его шхуна.
Бирич пропустил на шлюпку Громова, Суздалева, Толстихина и Струкова. Затем сели Бирич, его сын и Елена Дмитриевна. Шлюпка направилась к судну, Елена Дмитриевна помахала рукой и послала стоящим на берегу воздушный поцелуй. Мандриков понял, что этот жест предназначался ему. Во вторую шлюпку сел Маклярен и другие коммерсанты. Доставив пассажиров на шхуну, шлюпки вновь вернулись к берегу и взяли первых подбежавших к ним чукчей и русских. Было сделано несколько рейсов. Вскоре с судна стали свозить людей. Все они — и мужчины, и женщины, и дети — были пьяны, некоторые настолько, что лежали. Их переносили на берег и клали прямо на снег. Другие пытались сами выбраться из шлюпок и падали в воду под смех толпы. Выгрузив пьяных, шлюпки снова брали желающих побывать на американской шхуне. А таких оказалось бесчисленное множество. В этот день население Ново-Мариинска почти удвоилось — к тремстам его жителям прибавилось еще столько же кочевников.
Теперь Мандрикову было понятно, почему приход американской шхуны вызвал в Ново-Мариинске такое возбуждение. Михаил Сергеевич сказал Берзину:
— Не мешало бы посмотреть, что происходит на шхуне. Может, поедем?
Берзин согласно кивнул. В очередной шлюпке они перебрались на «Нанук». На ее палубе было шумно и многолюдно. Бродили пьяные люди, орали песни, затевали борьбу, лежали, беспомощно растянувшись на палубе. Американские матросы бесцеремонно их стаскивали в шлюпки и отвозили на берег.
На корме и баке люди толпились около бочек. Американские матросы
Тут же стояли открытые ящики с дешевым табаком и галетами, которыми мог угощаться любой желающий.
— Какое издевательство над людьми! — возмутился Мандриков. — Это надо прекратить!
— Не забывай, что ты находишься на американском судне! — Берзин всегда хорошо владел собой, хотя и был потрясен увиденным. — Вернемся на берег!
Мандриков и Берзин проходили мимо двери, ведущей в матросский кубрик. Возле нее стоял Аренс Волтер. Прислонившись плечом к косяку, он скрестил на груди руки и хмуро смотрел на происходящее. Его глаза светились таким негодованием, что Мандриков обратил внимание. Он понял, что матрос не сочувствует тому, что здесь происходит. А может быть, презирает туземцев? Мандриков не удержался и сказал по-английски:
— Любуетесь, как унижается человеческое достоинство?
Волтер неторопливо осмотрел Мандрикова и сухо ответил:
— Этим любоваться нельзя. Это можно только ненавидеть.
— Так зачем вы это делаете? — негодующе спросил Мандриков.
— Я только кочегар, а не хозяин этой шхуны, — Волтер пожал крепкими плечами и требовательно спросил. — А почему вы, русские, такое терпите?
Мандриков не успел ответить. По палубе покатился клубок сцепившихся в пьяной драке людей. Волтер бросился их разнимать. Михаил Сергеевич хотел ему помочь, но Берзин увлек Мандрикова к шлюпке. Как только они высадились на берег, Берзин отчитал Мандрикова:
— Ты словно умышленно хочешь привлечь к себе внимание. Ты знаешь этого матроса? Может быть, он уже рассказывает своему хозяину о русском, который против угощения людей. А почему против, если правители уезда разрешили это? Кто такой этот русский? — Август покачал головой. — Какой ты неосторожный.
Берзин до того разволновался, что закашлялся. Мандриков хотел упрекнуть Августа в излишней осторожности, Но удержался. Они направились к Куркутскому. Короткий зимний день сменился быстро сгущавшимися сумерками. По берегу ходили пьяные, кто-то монотонно тянул малопонятную мелодию…
…В каюте Свенсона было тесно, но весело. Олаф щедро угощал своих гостей и хорошими винами, и свежими фруктами, и дорогими сигарами. Настроение у всех было приподнятое, Громов, которому Олаф не забывал наполнять рюмку, бубнил с пьяным пафосом:
— Я рад, очень рад вашему приходу, мистер Свенсон. Русские всегда рады добрым гостям, друзьям… А вы — друзья, настоящие друзья. Вы протянули нам дружескую руку, помогаете нам в тяжелый для России час. Спасибо… Мы не забудем, отблагодарим… Торгуйте.