План битвы
Шрифт:
— Да я, да ты, да она!
О, люди, придумайте уже себе что-нибудь более содержательное, чем эти пустые угрозы.
— А я не с пустыми руками, товарищ генерал от инфантерии, — усмехаюсь я. Генерал, тобе пакет, как говориться.
Я протягиваю Печёнкину большой бумажный конверт.
— Что это? Взятка?
— Какая взятка! Пакет, я же говорю. Из реввоенсовета.
Он берёт конверт в руки и ощупывает. Потом разрывает и достаёт деревянную рамочку со вставленной в неё фотографией. Рамку я из дома прихватил, вытащив из неё нашу
Печёнкин тупо смотрит на фото, не отрываясь, очень внимательно.
— Подарок вот решил вам сделать, — улыбаюсь я. — А то чувствую, жить вы без меня не можете. А так, соскучитесь, а я вот он прямо у вас на столе стою. Можете со мной даже разговаривать. И с Леонидом Ильичом тоже.
— Это чё за херня? — спрашивает генерал, действительно устанавливая рамку на стол. — А?
— Фотография на память. Память ведь у вас короткая, в отличие от моих рук. Вот и напоминайте себе время от времени, кто есть ху, как выражается товарищ Горбачёв, возвращаясь с Фароса.
— Ты чё несёшь, Брагин? С какого Фароса?
— С крымского, но это совсем неважно. Важно другое, хотите ли вы стать частью моей команды, или хотите со мной воевать. Скоро год пройдёт, я вам год сроку дал, помните? Для чего? Чтобы вы определились. Не потому что в противном случае я типа сяду по сфабрикованному делу. Сами же понимаете, что это всё полная хрень, если кто и сядет, то точно не я. Вот и определяйтесь уже скорее, за советскую вы власть или против. Зачем пыжиться и ссориться, если можно сидеть в Москве, утопать в роскоши, любви шикарных девок и чувстве собственной важности, будучи частью большой команды? Но, с другой стороны, можно продолжать ломать дрова, чванливо считать себя пупом вселенной и продолжать возглавлять провинциальное УВД, уворовывая по мелочи и просаживая всё в казино в компании с «Араратом».
Он молчит, выкатив глаза, как варёный рак.
— Ладно, если вопросов больше нет, я пойду, пожалуй. Понимаю, у вас связи, друзья, родственники. Поддержка. Охеренная, надо отметить, поддержка, раз вас не выпнули к херам, а, как-никак, целую область дали. Да вот только это потолок, а я предлагаю большее. Я всё сказал, короче. Будьте здоровы, живите богато, а мы уезжаем до дома, до хаты.
Я встаю и иду на выход, а он всё ещё не говорит ни слова, провожая мутными выпученными глазами. И только, когда я дохожу до двери, пройдя через весь его ангароподобный кабинет, он спрашивает:
— Какой команды? Чьей?
— Моей, ёпта, — бросаю я через плечо и выхожу в приёмную.
— Ларчик, — подмигиваю секретарше, — ты бы коньячку шефу занесла, ему надо, мне кажется.
— Это он сам себе подаёт, — фыркает она. — А ты что, правда такой бесстрашный или передо мной выпендриваешься?
— Когда тебя вижу, сразу героем становлюсь, — улыбаюсь я, — и на подвиги тянет. Ты на выходных чем занимаешься? Может…
— Не может, — отрезает она, но теперь в её видимой стервозной
Спасибо за пояснение.
— А этот, — понижаю я голос и киваю в сторону кабинета, — не пристаёт к тебе?
— Он мой дальний родственник, — тоже шёпотом отвечает она.
Наивный ребёнок, ты не знаешь родственников, особенно дальних.
— Ну, тогда запиши мне свой номер телефона. У тебя же есть, правда?
Выходные я провожу в горизонтали, в кои-то веки. В воскресенье звонит Скачков, сообщая о своей вылазке на стихийный авторынок и о том, что пока ничего подходящего не нашёл. Мы договариваемся завтра ехать к Трыне. И всё. Я отсыпаюсь. Сплю, как сурок и медведь вместе взятые. И все, наверное тоже отсыпаются.
Лишь к вечеру я чувствую себя поднабравшимся силёнок. И они мне пригодятся в ближайшее время, я знаю.
— Ну, ты как, отоспался, соня? — спрашивает мама, подходя к дивану. — Ночью-то что делать будешь?
— Спать, — улыбаюсь я. — Что же ещё можно по ночам делать?
— А вот не надо режим нарушать и на работу бегать, пока доктор не разрешит. Иди поешь, я там биточков наделала.
— Паровых опять?
— Ну, конечно, ты же знаешь, папе нужно соблюдать диету. Чем тебе паровые не нравятся? Они ещё вкуснее жареных.
Папа сидит в кресле и досматривает кинопутешествие по Андам, с комментариями незабвенного Юрия Сенкевича.
— Андрюш, иди тоже поешь, — говорит ему мама, — а то сейчас кино начнётся, не дозовёшься тебя потом.
— Какое кино? — спрашиваю я.
— «По следам Карабаира», — отвечает отец. — Про милицию на Кавказе вроде. После революции.
Ну что же, посмотрим про милицию, раз такое дело… Я встаю и иду на кухню, но не дохожу до биточков, потому что в этот момент звонит телефон. Резко, тревожно и часто, явно межгород.
Это Скударнов. Сообщает, что они с Жорой прилетают послезавтра. И, как я и предлагал, в Новосибирск. Хорошо, хоть не сегодня… Мог бы чуть раньше предупредить, вообще-то.
— Ты как там, готов? Не слишком мы на тебя насели? Если что-то не получается, ты скажи, мы переиграем, без проблем.
— Что вы, Даниил Григорьевич. Жду вас с нетерпением и распростёртыми объятиями. Всё готово. У меня всё схвачено, не беспокойтесь. Конфиденциально, чётко, слаженно. Посмотрите на что я гожусь в деле.
— Да, я уж тебя и так раскусил, — посмеивается он. — Молодой ты, да ранний. Вот в такие руки не страшно страну передавать. Если мы настолько самостоятельную и правильную молодёжь воспитали, значит наш путь самый верный, я так думаю.
Ну, за всемирную революцию и торжество коммунизма, товарищи!
— Не перехвалите, — улыбаюсь я. — А то вдруг ни кабана, ни медведя не встретим.
— Не встретим и не надо, значит. Я в тебе не сомневаюсь, Егор, и Жору тоже настраиваю.
— А он, значит, сомневается?