План битвы

Ромов Дмитрий

— Про рейнджера не понял, а Ольге сказал, что перенесли сделку на некоторое время и всё.

— Дядя Юра, ну ты просто красавчик, молодец. Мы теперь этого Суходоева на кол посадим и будет он у нас ручной и сговорчивый, просто шёлковый после этой процедуры.

— Ручной хорёк? — смеётся Большак. — Мне нравится такая идея.

— Мне тоже.

Мы ещё немного говорим про хорька и про Ольгу, соглашаясь, что это очень странный альянс и вообще странно, что она пошла против нас, не иначе, как у Суходоева на неё какой-то компромат имеется.

— Да, кстати, — меняет тему Большак, — поздравляю, тебя зачислили на первый курс, так что ты теперь студент и будущий дипломированный негоциант. Зайди там в деканат и узнай, что к чему, когда зачётку получать, когда занятия. Там же должны быть какие-то установочные пары. В общем, это всё ты сам, пожалуйста, выясни.

— Ладно, спасибо. Нам ещё до получения зачёток предстоит таёжная экспедиция к старцу Пафнутию.

— К Матвею, что ли? — хмыкает Большак.

— Да, к нему и ещё поездка в Новосиб. У нас же целая секретная операция намечается.

— А ты не хочешь привлечь гэбэшника нашего? — спрашивает он. — Дело-то вроде как серьёзное.

— Куренкова что ли? Нет не хочу. Это будет только наш с тобой козырь и делиться мы ни с кем не станем. Тем более, что срок действия этого козыря очень ограничен, извини за цинизм. До смерти милого моему сердцу Леонида Ильича остаётся два года с хвостиком. А потом полетят кубарем с гор его зятья и близкие друзья. Вот, зацени.

Я достаю из конверта фотографию и протягиваю ему.

— Ого? Это что фотомонтаж?

— Как можно, дядя Юра! Оскорблён твоим неверием. Разве ты не видишь? Вот я, вот генсек с сыном, а это Скударнов. Всё честь по чести.

Большак смеётся:

— Ну, ты даёшь, Егор! Как ты только это провернул? Будешь ещё кофе?

— Буду, дядя Юра, такого кофе даже в будущем днём с огнём не сыщешь.

— В будущем, — качает он головой. — Боюсь я твоего будущего, какое-то оно беспросветное.

— Ну да, есть такое. Вот ради того, чтобы просветы появились мы с тобой и вкалываем, не ради же яхт и дворцов, правда? За державу обидно, как говорил Верещагин. Будут битвы и будем мы в них биться не на жизнь, а на смерть. То, что сейчас — это цветочки, нежные и ароматные, а гроздья гнева и другие ядовитые ягоды и фрукты все впереди.

— Хорош стращать.

— Я и не стращаю, просто хочу чтобы ты знал, что нас ждёт большая битва, а мы с тобой придумываем и готовим план этой битвы. У нас есть кое-какие знания, не исчерпывающие, но всё же. У других и этого нет. И к этим знаниям нам нужны ресурсы. И мы их добудем! Я знаю.

Мы ещё с полчаса беседуем, обсуждаем подробности предстоящих дел, и потом я ухожу домой, а у подъезда меня опять поджидают. Пора общественную приёмную открывать. Юля Бондаренко, ну надо же.

Загорелая, подросшая, похорошевшая, с шелушащимся носиком и редкими веснушками на скулах, в лёгком голубеньком сарафанчике, с вьющимися волосами, остренькими плечиками и локотками, в сандаликах с узенькими ремешками. Просто конфетка. Глядя на неё, я испытываю чувство глубокого эстетического удовлетворения.

— Юлия, вы ли это? И не меня ли ожидаете?

Она встаёт с лавочки и улыбается так, что на щеках появляются милые ямочки. Ох, Юлечка, посмотрю я на тебя лет через пяток. Разобьёшь ты кучу крепких мужских сердец, по-любому разобьёшь. Надеюсь, Андрюхино одно и уцелеет.

— Привет, Егор, тебя, конечно. Кого же мне ещё ждать у твоего подъезда?

— Что же, логично, — улыбаюсь я в ответ. — Ну, и где же ты пропадала всё это время? И где получила такой очаровательный шоколадный оттенок? Я имею в виду твою кожу.

— В Адлер с родителями летала.

— И как там, в далёком Адлере? Плещутся волны и плодоносят черешни?

— Конечно, как ты догадался?

Я хмыкаю.

— Ну рассказывай, Адлерская фея, что привело тебя на эту облупившуюся от времени скамью?

Она становится серьёзной.

— Я, вообще-то, пришла про Андрея узнать. Слышала, что у него куча неприятностей, да?

— Можно так сказать. К сожалению неприятности имеются.

— А где он сейчас?

— В Берёзовском, в детском доме. Но это временно, до постановления суда, а потом будут уже решать, куда его дальше направлять.

— А можно его навестить?

— Вообще, это не детдом, а прям тюрьма какая-то. Навещать нельзя. Но мы с пацанами ездим раз в неделю, нас пускают. Приходится тренировки проводить для всей толпы, но зато, можем с ним видеться. В следующий раз в понедельник или вторник поедем…

— А можно мне с вами?

— Можно, конечно. Думаю, он с ума от счастья сойдёт, если ты к нему заявишься, а все прочие пацанчики умрут на месте от зависти.

Она краснеет. О, юность, как ты хороша.

И жизнь хороша, и жить хорошо. А хорошо жить ещё лучше…

И в этот момент я поворачиваю голову, и жить становится не только лучше, но и намного интереснее… Из-за угла выруливает Рыбкина с батоном, торчащим из синей болоньевой сумки-шоппера у неё на плече. Это однозначно прогресс. Она уже выходит из дома да ещё и за едой. Прогресс двойной.

Увидев нас, она чуть замедляет шаг и немного краснеет. Кажется, если бы был хотя бы мизерный шанс на то, что мы её не заметили, она развернулась бы и снова скрылась за углом. Но тут, как говорится, без шансов. Мы не просто видим, но и машем руками, приветствуя её.

— Привет! — восклицает Юлька.

Наташка, чуть смущаясь кивает, что-то тихо говорит и идёт вдоль дома, не подходя к нам. Проходит мимо моего подъезда и, опустив голову шпарит дальше.

— Чего это она? — тихонько спрашивает Юлька.

— Да… не до нас ей сейчас. Погоди…

Я в два шага догоняю Рыбкину и касаюсь её плеча.

— Наташ, погоди, ты как?

Она останавливается, но не поворачивает головы и начинает дышать чуть чаще, такое чувство, будто её что-то переполняет, но она из последних сил сдерживается.