План D накануне
Шрифт:
Он заснул в тени вросшего в поверхность валуна, словно один из участников тех посиделок, когда Иисус или кто-то из апостолов отравил вино и все уходили к престолу Господа в свой срок. Неверующие с паникой в глазах, кто уже погрузился в учение с головой — со злорадством, непременно озирая кого-то в перспективе болтающихся ног. Чем выше, тем краснее Иерусалим, держит слепки с основных своих вех, размывая архитектуру и тем паче достигших его в разное время людей, как может только истинный центр мира. Не Нью-Йорк, в случае убийства в нём, таинственный подозреваемый, а вот, этот оазис, подводит к кресту кураре путями соков земли, и Христос уже опускает руки, разминает поясницу круговыми движениями, чешет нос, зевает и прикрывает это побаливающей ладонью. Планки позади теперь словно второй скелет, он велит не записывать это в число чудес, ни к чему плодить апокрифы, да и он честный. Аптекарь стоит со светочем в ночи перед полками и не верит своим глазам — жидкости из колб теряют уровень, одна за другой, неважно, в каком порядке они расставлены,
Вместе с рассветом декорация над его головой, над восточным Крымом, раскололась остроклювыми виражами и теперь, перед тем как ему идти дальше, сошлась, разъезжаясь обратно лишь на время сна, бездействия; но бывало и так, что небосвод, не важно чем окрашенный, натягивался в тысяче мест, светила разного диаметра выскакивали оттуда, сперва видимые как лица мертвецов под саваном-стрейч.
Коридорный следил за ним, а он, в свою очередь, следил за коридорным, но куда более ловко. Накануне он слишком громко и беспечно порасспрашивал в питейных заведениях, и, возможно, его заметили. Хотя пока подозревал в этом продувном малом его сообщника или, на худой конец, курьера, передавшего ему нечто, от чего тот решил продолжать охоту самостоятельно.
Способный и безжалостный, знающий Симферополь как свои пять пальцев, всё давно просчитавший и теперь вёдший его к гибели, он торопливо шагал по длинной улице, скорее всего, тянувшейся от степи до степи, Екатерининской, проезжей и пешеходной равнозначно, прямо в кителе с вензелем гостиницы, да оно и верно, как будто по поручению постояльца. Г. не отставал, порой прорываясь весьма топорно, приметно и оставляя за собой череду недоумённых и разгневанных прохожих, всякий из них в любой миг мог решить догнать его и потребовать сатисфакции. Что уж поделать, думал он, столица под стать своей странной для понимания территории, у всех дел невпроворот, каждому надо идти. Симферополь, да тот же Солькурск, почти никакой разницы. Светлые здания в три этажа, балконы с пузатыми колоннами, мартирии с греческими порталами, садики за чугунными оградами, вокзал белый, опера белая, народный дом белый, глина на базаре белая, Петербургский банк белый, лицо у взобравшегося на купол вознесённой над вторым этажом ротонды почтальона белое, буфет в городском саду белый, брезент на его навесе и тот белый. Китель коридорного пурпурный. Кобура у городового кофейно-бурая. Некий ориентализм здесь не бросался в глаза, но словно обволакивал, мгновениями мелькал Багдад, тут же принимая облик Ак-Мечети. В Симферополе ещё не ступала его нога, он не знал обычаев, а коридорный, возможно, происходил «из-за реки», в некоторых городах это важно. Ведь здесь имелась река. Появились собаки, пегие и рыжие, протрусили наперерез. Улица сузилась, но не повернула, никто не повернул. Сколько же тут усачей в фесках. Перед лицом вдруг взвились цветочные лепестки, белые, должно быть, он снова кого-то раздавил. Вон аист в гнезде, не выходит из дома, страж квартала ханов. В Г. влетел непонятно откуда взявшийся человек с массивным высотомером, всех развернуло, не было времени оглядываться. Справа кто-то захохотал. Уже не в первый раз показался фургон с символом Комитета красного креста на боку, будь он шпионом, такой бы себе и заимел. Движение сделалось плотнее. Коридорный поставил подножку бегущему навстречу вору, выхватившему сумочку у дамы дальше по улице. До чёрта бесед на узеньких балконах с толстым дном. Коридорный прошёл сквозь дым и пропал. Вдруг заболела голова, словно слабые электрические импульсы пронзили виски, не такие уж и слабые; не такие уж и электрические? Уже на подступах к Старому городу или даже в нём самом. Дымом заволокло некую стальную конструкцию слева, которой здесь было не место, сосредоточенный на происходящем, в том числе с ним самим, он отметил это задним числом. На хвосте висел уже целый выводок задетых за живое симферопольцев, деваться некуда, придётся в дым.
Остров приближался, его конструкции и тайны. Направление дождевого фронта изменилось… Как быть, когда в глаз попала капля? В дно постучали, в условиях лодки они ощущали себя в связке как никогда. Вода почти переливалась внутрь. Стук повторился. Он грёб что было сил, на борт легло щупальце, без промедления ударил по нему веслом, прилично залилось внутрь, как будто вал пошёл от этой фрикции. Появился косяк рыб, ушёл под лодку, показался с той стороны сильно поредевший. Они невольно подобрались, сидели идеально в центре, слева начала расползаться зелёноватая масса, поверх неё радужная плёнка.
Один за другим поднялись по вбитым в твердь скобам и увидели ансамбль строений, с трубами, галереями, башнями, стеклянными переходами и непомерно высокими флюгерами. Это напоминало жилище какого-то нагадившего в обеих столицах эзотерика, почти все они укрывались потом в Крыму. Пелена дождя сглаживала очертания шпилей, контрфорсов, круглых фабричных труб, обезличивая и превращая те в единый проект, небезупречный, но не бросаемый.
Люди ещё могли исчезать таинственно. Эти рассыпанные по маршруту маяки вовсе не случайны, побеждённые ещё до того, как одолён горизонт. Карта — фикция. Люди да, но не все, только не карикатуры, не протагонисты и не изобретатели, как Бог свят, те едва ли склоняемы к тому, чтобы остановиться. У них верительные грамоты, даденные после вынесения заключения об оболбоебизме, вопрос интересов и страсти, ну и атомы ещё, всякие там суперпозиции и суперситуации. Повседневность можно трактовать и исказить настолько… эти способности видеть в нефтяной вышке инопланетный конус, осуществляющий разведку, сделаются
— Имейте в виду, здесь почти всё тест, — с ходу заявил островитянин, как видно, малый деловой и деятельный.
Пройдя немного, полуобернувшись, взмахом головы он пригласил за собой. Они продвинулись на несколько шагов вглубь неожиданно маленького холла, он поставил фонарь на толстотел у стены и обратился более привольно, словно их знакомство продолжалось уже длительное время, словно они уже успели друг другу надоесть, а потом вновь обрести этот личностный интерес.
— Всё тэ-эст.
— Ну да, ну да, понимаю, околомышление, могут случайно увидеть с дирижабля, понаприсылают ксёндзов…
— Вовсе нет.
— А что тогда?
— Судя по всему, вы и сами откуда-то это знаете. Вопрос — откуда?
— Хм, чёрт с вилами возле кастрюли с ручками. Такой герб, даже не знаю, что бы ещё он мог значить.
— Согласен, здесь не так много толкований.
— А где же тогда неугасимые костры, короста, отваливающаяся с котлов, хвосты, привязанные внутри круга, как мергархские амулеты, запасы масла, летающие кувшины, круги, Вергилий, Наполеон Бонапарт, серные весы, Джек-потрошитель, колы из сажи, оргaн из костей, вязанки терновых венцов, Гермес Трисмегист, трон дьявола, быки с раскалёнными херами и распутницы?
— Э-э-э, собственно говоря, всего этого больше нет, и довольно давно. Прошу следовать за мной.
— Просит следовать за ним, — саркастически повторил Готлиб, оглянувшись, словно там стояли его спутники.
Они прощупывали друг друга на краю огромной оранжереи, у основания вздымающейся к стеклянному куполу зелёной стены. Хозяин хитро улыбнулся и прошёл сквозь листву, словно пират в вертикаль водопада, словно греческий классик в портал.
Посередине теплицы помещался пруд с кувшинками, рядом с каждой торчала закреплённая на шесте табличка с добрым абзацем сведений, точно жизнеописания святых. Над центром водной части оканчивался подвесной мост на тросах, вдоль него парили спущенные на проводах от самого купола электрические лампы. Очевидно, вся эта конструкция пребывала в процессе обновления, не все фермы успели докрасить, не все стёкла — заменить. Чёрт подери, но даже так, сам Николай II не погнушался бы отужинать здесь. Всё опутывалось электричеством весьма плотно, из кустов торчали дуги прожекторов, дёрн прорезали дорожки, в которых велись тонкие каналы, сейчас пустые. Отличная возможность, ещё одна тайна, крокодилий проспект. Накренившиеся башенки из пустых цветочных горшков, глиняных и картонных, закрывали ещё сколько-то зелени, дюжину бутонов, один объектив фотографического аппарата. Собранные в импровизированную поленницу пляжные зонты от солнца напоминали снятые с яхт мачты или соты с парусиновой подбойкой. Струи дождя били по куполу и стекали, исчезая в здешней хитрой системе стока, что муж науки, нет раздумья, соорудил по собственному гениальному плану. Очередной муж науки, подумать только.
Предшественник Христиана Христиановича, на чьём фундаменте он теперь и развлекался, после встречи с Готфридом поставил себе такую задачу, но не протянул и дольше тридцати лет. Хотя после Ольговичей время здесь неслось эксцентрически. От Ольгерда осталось только имя, его дочь Ядвига стала женой освенцимского князя Яна. Потом граница с Речь Посполитою и Диким полем так и воспринималась с полуострова — тонкая красная линия, поверх которой пляшут искажённые сужением лица воевод и отдельно их усы до ключиц. Из озера лакали воду табуны крымских татар или ногайцев, из центра их не было необходимости различать. Туда-сюда возили соль в пудовых брикетах, по этим же тропам на запад шли мрачные людишки и не возвращались, целя в Европу, оставаясь в торговом водовороте, сплавляясь иногда по Сейму до Киева, оттуда в Одессу, оттуда опять мимо водохранилища в Солькурск. Больной с детства рассудок, путающий Ваньку и Маньку среди своей колобродной челяди, что играли чертей, ему, при всём масштабе затеи, действительно оказалось довольно и ближнего прицела, кругов-то уже не добавить, инстанций не добавить, смертных грехов не добавить. Преференций себе разве что, ведь это можно считать ухудшением условий в целом, что, в свою очередь, полирует ад правильной ветошью. Пусть стены не из обсидиана, каждый божий то рвёт помпу в канализации, то на раскалённом быке с утра конденсат, то не видно раскаянья. Ещё эта страшная вещь в подвале, может, всему угрожает, а может, длит надежду сынов первого дьяволка, самого, надо сказать, малоактивного, но давшего ход начинанию, как раз и заложившего этот странный поиск, то есть, скорее, выражения боли в эталонах или амперах. В этом-то и заключался недостаток одомашненности данного начинания — всегда боишься потерять хватку. Желание тех, кто отбывал наказание — выйти из огня — есть дискуссионный вопрос, трудно ведь сказать, предусматривается ли лимб, тут-то уже суть не в каше, а как подогнать всю эту структуру под ту же античность; куда девать всех этих миролюбивых умников, о которых столько рассуждается среди монахов и вообще?
— Всё и без ваших стараний устроится, но не без моих, — он посмотрел себе на грудь, что-то стряхнул с галстука. — Раньше-то не особо задумывались, слишком, надо думать, оказывался чванен поход. Да когда такое было, чтобы на пути под трактом не оказалось ни одной вырытой ловушки? Хотя оставаться собой под гнётом обстоятельств тоже тяжело, это и не игрушки, и не фунт изюму, не фунт хохмы. Серьёзность цели и дисциплина, а они разные могут быть, когда побольше человеческого.
— Весьма проникновенно, но я-то здесь при чём?