План D накануне
Шрифт:
В полупустой погреб вошла рослая и плечистая пожилая женщина в лисьем полушубке и синем платке в белый горох. Решительным шагом она пересекла помещение и скрылась в задней двери, полуприкрытой гигантским бочонком с ржавыми ободами. Вскоре за ней появился старый согбенный человек, силящийся воздеть подбородок и взирать на окружающее всё ещё властно. Она вышла к нему, быстро условившись, сели за стол неподалёку. Сразу завели разговор про этого поприщина, он было принял их за супружескую чету в разводе. Оказалось, что кое-кто из развинченных грешит на пятнадцатого, не желая верить, что тот не более чем выдумка, а если и отголосок реальной хуёвой жизни, то столь далёкой и переиначенной, что не стоит и вспоминать. Он спросил, не грозит ли лечебнице опасность и не видит ли она тут связи с новой пациенткой. Получил ответ, что та хоть и родственница Доротеи, но вряд ли может знать про историю с братьями,
Следил за домом второй день. Следил и ночью, давая себе три часа сна перед рассветом. Ханау он находил вполне приличным местом. Где в придачу к сыновьям родилась и германистика, реальность вспыхивала странными отливами. В тот момент, околачиваясь напротив, Г. ещё не думал про Иордань, все его мысли занимали четыре карлика в островерхих Lampenschirme [45], которых при всём сходстве он уже отличал. Несколько раз те скрывались под сводами и покидали дом, имея при этом самый независимый вид. После полудня наружу вышла женщина с длинной косой, со странно знакомым лицом, обеими руками она держала подол, выставив напоказ несколько нижних юбок, одна короче другой, унося таким образом что-то тяжёлое, размером с человеческую голову. Он покинул укрытие в переулке, торопливым шагом пустившись за фройлян. Нагнал, пошёл рядом, поглядывая в подол, перед собой, в декольте, в ухо, в подол. Там покоились монеты, серебряные, одинаковой чеканки. С одной стороны, как он имел возможность разобрать, помещался двуглавый орёл со всеми атрибутами вроде державы и короны, с другой — профиль венценосного субъекта с ленточкой на лбу или девичьей косицей и без бороды. С той, где орёл, год — 1855-й. Несмотря на это, и через сорок лет они выглядели новыми, хоть и потускневшими, ими мало покупалось порока и хлеба.
— Группа «Норд» желает держать концы под толщей до финальной парадиастолы, обмануть всех, весь мир, так что никаких шуток. Группа «Норд» состоит из двух постоянных членов с кодовыми именами Норд 1 и Норд 2, и двух сочувствующих — квазинорд 1 и квазинорд 2. Кроме того, существует группа оказывающих противодействие группе Норд, группа «Нарвская операция». В ней четыре постоянных члена: НО1, НО2, НО3 и НО4. Трудность их задачи состоит в разрозненности действий, они впервые объединились в группу только что, да и то не по своей воле, а одного из Нордов, квазинордов или НО. Один из квазинордов является вместе с тем и НО. Норд 1 исполняет роль руководителя акта подлога, но, при более вдумчивом созерцании, главенство его под сомнением, поскольку сильное влияние на него оказывает Норд 2. Норд 2 — это серый кардинал фальсификации, однако Норд 1 положительно хитёр и, возможно, ведёт какую-то свою игру. Знает всех участников двух групп, кроме НО3. Если бы он мог обличить его наверняка, то распрощался бы с пальцем скорее прочих. Зато точно всех знает квазинорд 1. Он владеет всеми необходимыми соотношениями, однако их всего немного, в частности то, что НО2 гораздо более осведомлён, чем Норд 1, о чём Норд 1 знает, но силится представить квазинорда 1 более разговлённым простотой, чем он есть на самом деле. Что до квазинорда 2, то в иерархии полноты он стоит ниже Норда 1, однако информация его обширней, используя это, он влияет на высоту шкалы искажения особенным образом, более не пряча действительность, но запутывая, крутя потоками, не случайными, часто противоречащими друг другу, оклеивая отражающей фольгой крупицы истины. НО2 совершил для раскрытия правды самый решительный и потому виктимный рывок. Он отдал в распоряжение НО1 ультимативную филиппику, украденную у Норда 1, что раскрыло часть его фальсификаций и через него — часть фальсификаций Норда 2. В свою очередь, НО1 прекрасно со всем этим ладит, получив из данных, похищенных НО2 у Норда 1, наибольшую пользу и опубликовав с поясняющими сносками. Комментарии у них вообще краеугольный камень, все участники событий питают к ним необъяснимую склонность, всякий на свой манер, но трактует. Норд 2 обкашливает всю деятельность Норда 1, запутывая тем самым уже и без того, ни дать ни взять, лес. Квазинорд 1, в свою очередь, комментирует всё, что движется не по уставу колеи, не выставляя, однако, свои вещи напоказ, до них пока не может добраться даже НО3. С большим проворством нащупывает он взаимные сцепления и ориентируется во всех этих квазикомментариях и криптосценариях, а также имеет редкую способность сидеть с продырявленной газетой сутки напролёт, в обнубиляции, и предугадывать, а, предугадывая, находить линии переброса между событиями, отдалёнными друг от друга сотнями лет и двумя минутами, а также менее осязаемыми расстояниями.
— А НО4?
— О, этот более
Готлиб замер на крыше уличных туалетных кабинок, боясь пошевелиться, боясь, однако, и того, что они решат договорить в движении.
Герардина резко проснулась от смутного тревожного чувства, некоторое время вспоминала, где она. Тяжело поднялась на ноги и, раздражённая, жаждущая найти объяснение хоть чему-то, хотя бы своей тревоге, подошла к окну и выглянула, держась за стеной.
Обходя строение по кругу, Г. раздумывал, не могло ли оно оказаться на спирали и не обладать особыми признаками, как он сам и его цель. С одной стороны, он его и искал, а с другой, шёл-шёл и наткнулся, что возбуждало сеть перетекающих одно в другое сомнений — у Крыма имелись совершенно чёткие предпосылки превратиться в остров, со всеми вытекающими, бoльшие, чем у чего-либо. Не хотелось бы и оказаться, и способствовать, но вот он и вот входная дверь на одной петле, над ней каркас и черепица, а ещё выше ну вот наверняка некий орган контроля, запоминающий лица, самостоятельно приписывающий им роли и сохраняющий все листки с записями, которые, после того как высохнут чернила, — истина.
Они по-прежнему блуждали на этой стороне, где на побережье не Гурзуф и Судак, а Севастополь и Евпатория чёрт знает в какой дали, но внутренняя гряда уже сходила на нет.
Вокруг не наблюдалось никаких возделываемых участков жирной земли на краю пустыни, расшатанных детских качелей, покатого схода в ледник, гравиевой дорожки, телеграфных столбов, обветшалой садовой мебели, ни антенн, по его представлениям, где-то обязательно был вкопан крест — но нет, ни останков выпотрошенной когда-то обстановки, ни горки в том месте, где промахнулся крот, ни дырок от пуль в белёных стенах, ни коробки из-под обуви с отвергнутым сценарием. Некоторая странность всё же имелась, ещё большею было бы сочтено её отсутствие, он же не агент почтовой службы Британских войск во время первой Опиумной войны и не волхв, идущий за Арктуром.
Она села на дощатый пол, откручивать протез, давно заставив себя смириться с мыслью, что данная манипуляция, каждый раз проделываемая в цейтноте и, значит, в неприспособленных к этому местах, отторгает всякое отношение к ней как к женщине, вообще уже не говоря о приличиях, о том пиетете, изначально установленном пиком развития человеческой цивилизации на данный момент, о том почтении, давнем, успевшем приобрести дивные ростки, вроде отсылки к брачному статусу при обращении или стереотипов хрупкости. Нет, она здесь ходячий сейф, максимум носитель скептического взгляда на всё подряд, от утреннего моциона до причин сокращения светового дня. Закончив обход дома, он, разумеется, застал её в таком положении.
— Вздумали удавиться? — подошёл сзади Готлиб.
— Да, как раз искал, на чём писать записку.
Он стоял на перекрёстных планках табурета. Такой вопрос мог воздействовать гораздо сильнее, чем кажется на первый взгляд, мог оказаться рядом с понятием «в точку», мог оказаться по нему, но откуда-то взялись силы остаться невозмутимым, игнорировать всё, заложенное и не заложенное в предмете, может, он вообще просто ляпнул.
— Могу помочь. А не то ещё сверзитесь, кто тогда вселит в меня необходимость идти дальше?
— Буду только признателен.
Он нагнулся, потом присел, взялся за ножки у основания, Гавриил положил руку ему на голову, сначала просто, потом опёрся, Г. поднатужился и сдвинул вдоль стены, потом ещё и ещё.
На первом же развороте значилось: «Magister Leo Hebraeus». Все трое предвкушали результат опыта, не отрываясь от манишки между страницами, за края выступали более широкие оконечности карты, словно венерина мухоловка держала за яйца всё человечество.
— Не пересушить бы, — важно, раскрывая.
Все его подозрения вдруг подтвердились, вообще все, так глубоко впечатанные в сознание за последние дни, других не осталось. Что всё это разыграно ради него, отобрать лавку древностей, свести с ума, показать кончик Всеобъемлющей правды, Как образуются вихри, за которой он когда-то неосознанно, а теперь веря мерзким фикциям, но всегда, на протяжении всей жизни, охотился, полагая артефакты, раз уж они таковы, причастными… а потом запереть эту окованную железом дверь перед носом, чем доконать его, такого циничного и готового на всё, матёрого и непробиваемого, развившего специфическое и лучшее в мире чувство юмора, чёрное, оно чёрное, как и его степень ответственности за добро. Ладно, посмотрим, что будет дальше.