План D накануне
Шрифт:
Жаль, в очередной раз посетовал про себя сэр, что им не полагалось оруженосцев, ведь есть же у основных чувств оттенки, как у внутренней регуляции основные чувства; таскали бы на себе эти бестолковые копья и тяжёлые турнирные щиты, не то бы он разогнал этих шутов, только и кормящихся своим Мириокефалем, грозным видом скачущего во весь опор сэра, а потом сразу спокойной упорядоченностью, противопоставляемой энтропии схватки. Не то что бы я за вас беспокоился, но советовал бы надеть свои мисюрки-пусюрки и вскочить, ха-ха-ха, в седло. Это сельджуки, они не знают страха и ненавидят рыцарей, а женщин вообще…
Город на берегу неширокой, медной от красилен речки к востоку от Дикого поля поразила странная болезнь. Для лечения и предотвращения были стянуты лучшие лекари с доступных оным вестям концов, соединённых абрисом причудливой территории. Санджар так увлёкся идеей нестандартного картографирования, что составил
На протяжении всего рассказа она порывалась вставить слово и сама себя одёргивала, хотя, кажется, даже её спутники, носители махровых взглядов, привыкли, ведь они к тому времени уже два раза участвовали в общем голосовании. Потом, разумеется, пожалела, что промолчала тогда и ещё много раз после.
Сельджуки — нечто вроде рудерального репья, после Манцикерта думали, всё, живём, ребята, и молимся по отцовым ritu-mos [24]. Но всё расставил по местам первый крестовый поход, эпическая прогулка, что и говорить…
Они поднялись с восходом солнца, с бледным его отражением, с трудом доставляющим серый свет из-за туч, клубившихся в виде герметических знаков — лучше бы запомнить каких именно. Сэр с начала дня велел наддать шпорами, вообще собраться и нацелиться. Шли рысью, одёргивая сбивающихся на галоп скакунов, кто-то в их отряде, очевидно, никуда и не спешил.
Он приподнял забрало с очками, — возможно ли отказать ему в логике? — стараясь лучше рассмотреть сооружение. Как будто то построили из неба к земле. Они как раз проезжали неподалёку от Хелмно, так может, это пробовали соорудить тюрьму, чтоб не уродовать город. На воротах с приоткрытой глухой калиткой белым цветом был намалёван не то цветок, не то примитивная конструкция сего донжона. Они остановились в двадцати шагах от ворот, сэр велел сойти и проверить. Со всегдашней неохотой он грузно соскочил и неторопливым шагом двинулся в этом направлении, не помышляя ни о чём, точно не помышляя ни о какой опасности, надо сказать, вообще не веря в существование в его мире кого-либо кроме их отряда. Сзади из-за холма раздался призыв рога, возможно, там бесновался Локетек, как про него говорили, большой inimicus [25] их замка.
У донжона отсутствовала крыша, ровный парапет у круглой, бесконечной в завершении короны образовывал в середине идеальный имперфект. Сэр осторожно вошёл, не оборачиваясь на взволнованных дам. Внутри под стенами валялись глиняные фигуры, с выражениями лиц неожиданно естественными, будто это окаменели настоящие или скульпторы переругались из-за разногласий, кому ваять акробатов, а кому — чиновников. Он нашёл себе место среди них, выделяясь серым доспехом и размерами. Вытянув вперёд оба столба, привалился к стене, как приваливался ко всему, под чем оказывался. В подобных же позах пребывали двое или трое коричневых фигур.
Это не нравилось и сэру. Душевное неравновесие. Казалось бы, всё шло гладко, отряд не нёс потерь, вот и всё, он должен быть доволен, но не спасал ни де Труа, который, может, знал, а может, и нет, что эпопея воспевает коллективное деяние, а роман — индивидуальное приключение, ни богоугодная цель, ни новый намёт, прицепленный на шлем после привала с сельджуками под Плоцком. Они скакали, сторонясь Вислы, но неизменно вдоль неё. Имея много мыслей, отвергая и привечая их, прислушиваясь к себе, снимая голой ладонью пот со шкуры иноходца, шевеля пальцами ног в пуленах, наконец он понял, в чём тут дело.
Сэр выставил раму на луг, лоскут обозреваемого птицами крестьянского одеяла, они теперь перекликались распевками, из-за холма в дол, оттуда в крону разбитого молнией вяза, оттуда за ручей в кущу осыпавшегося гребенщика, это был тот же самый воздух, что вдыхали предки, первые христиане, заканчивавшие в котлах, разве только теперь он более очевиден re sua [26], да, почти у всего выявлена эта суть, как строить, как пахать, как скакать, как жить, как умеренно верить. Отчего-то сразу считалось, что нечто может быть переведено из потенции в акт только энным актуальным сущим. Оттону Рыжему такое не объяснить, да, может, и правильно; то, что может не быть, иногда не есть, это сэр ещё признавал в иных своих состояниях, под действием ebrietatis, но не стал бы передавать Оттону Чудо мира.
Вы что, леди, ополоумели? Какое вам confirmatio [27]? Но те оставались непреклонны, заявив, что без подтверждения не позволят участвовать в схватке, обретя для этого решимость друг в друге. Собственно говоря, они были в силах всё сорвать. Известно ли вам, чёртовы вы куклы, что с одной стороны мой род идёт от Адаларда, сенешаля императора Людовика Благочестивого, а с другой от Торкватуса, анжуйского лесничего. Но они, разогнавшись, требовали полного отчёта, не собираясь легко верить двум всем известным именам, служившим прикрытием половине проходимцев. Торкват породил Тертуллия, тот вместе с Петрониллой, близкой родственницей Гуго Аббата, породил Ингельгера, который с внучатой правнучкой Адаларда Аэлиндой породил Фулька I Рыжего, графа Анжу. Тот вместе с Роскиллой де Лош породил трёх сыновей и дочь. Фулька II Доброго, Ингельгера, Ги, епископа Суассона, и Роскиллу, что спуталась с Кривой бородой. Фульк Добрый вместе с Гербергой де Гатине породил Дрого, епископа дю Пюи-ан-Веле, Аделаиду, королеву франков, Адель, супругу графа де Вексена, и Жоффруа I Грезигонеля, графа Анжу. Который с Аделаидой де Вермандуа породил Жоффруа, Ирменгарду, что спуталась с Конаном Кривым, ну да тот хоть был герцог, Гербергу, жену Гильома Теайлефера, графа Ангулема, и Фулька III Чёрного. Тот с Хильдегардой породил Жоффруа II Мартела. Ему наследовал Жоффруа III Бородатый, которому наследовал Фульк IV Ле Решен, которому наследовал Фульк V Молодой, король Иерусалима, которому наследовал Жоффруа V Плантагенет, который с Матильдой Английской породил Генриха, Гийома, Жоффруа VI и Гамелина д’Анжу, графа Суррея. От него и Изабеллы де Варенн родились Адела, Изабелла, Матильда и Уильям де Варен, шестой граф Суррей. От которого родился Джон, седьмой граф Суррей, от которого и родился я. Гамелин был бастардом, это всем известно. Сэр налился краской, невольным движением одёрнул ferream laciniam [28], не одёрнулась, схватил из телеги копьё с тупым концом, успел дотянуться им до спины убегающей последней леди. Разогнав их, возвратился к телеге и установленному зеркалу, где уже отражался противник, попросил четверть часа подготовиться. Он тошнотворно высокопарным слогом дал.
Только через час, не достигая того несколькими усреднёнными мгновениями, они могли наблюдать, как из-за щитов дрожат копья, уже давно ничего не вспарывая, такой наконечник едва ли способен найти цель, так только плужа и выписывая бесконечности сообразно галопу.
Из ближнего поля бежит толстый vir venerabilis [29] с развевающимися седыми волосами, из одежд на нём только тесьма на лбу. Метит в купель, там резвятся язычницы в чём мать родила, видят его и готовы принять, он отталкивается от каменного порога, взлетает, группируется, прижав колени к груди и обхватив их руками, так девчонки могут оценить и его яйца, входит в сбитые сливки, выныривает, выпускает радугу воды изо рта и приступает, они кое-как его топят, навалившись на плечи. В дальнем конце бассейна тут же возникает другой, тоже с тесьмой, ему воды по грудь, но головка вставшего члена плывёт впереди, когда направляется к той или иной, приближается, бьёт оказавшуюся под рукой наотмашь, полуоглушённую берёт за голову и насаживает ртом, в дубовой роще на той стороне гребня сгущается воздух, кроны швыряет в наклон против часовой стрелки, геодезическая линия источника под землёй смещается, вода в купели пузырится и краснеет, начинает нагреваться, микроорганизмы уничтожаются, женщины рассредоточиваются, подгребая одной рукой и нырками в круг, в центре он и она, они ловят ритм и раскачиваются, затягивают разноплановую молитву и нашим, и вашим, всем богам, в каких верят от Балтики до Тихого океана, она помалу приходит в себя, в глазах ужас и боль, затылочная кость начинает пульсировать, выпячиваясь и опадая всё больше и больше, речитатив убыстряется, правая рука каждой ложится на грудь соседки, охряная жидкость выходит из гранитной рамы и расползается почти пятиконечной звездой, в кругу всплывает тело толстяка, лицом вниз, головка фаллоса в крови выходит с той стороны. Ритуал содержит насилие в своих пределах, это не всегда верно, слово должно что-то значить, за исключением себя самого, метафору насилия, как всякий народ гонится за тем, чтобы обладать своим собственным бардом.
Ниже по склону, вдали, виднелась каменная башня, увенчанная странным шпилем. Она преграждала вход в лабиринт, обширный, поднимающий со дна налог на стражу, дымы, плотины, сдвоенные окна, может, крестоносцу ещё и на саладинову десятину? будет не худо, леди Консциента у нас, может, vidua [30], ты посмотри на её колпак…, согласен, он не идёт к панцирю, но он ещё и позолочен. Карты путаны и лгут, но стены лабиринта, раскинувшиеся далеко в обе стороны от башни, повышая горизонт, не стремясь вовсе, но и не проваливаясь… второго такого, бессмысленно достраиваемого с катетов, с залами частично выше уровня стремления к росту, частично глубоко под землёй, с крышей, чтобы даже птицы не могли видеть систему, они ещё не встречали.