План D накануне
Шрифт:
Следующий уровень:
— Отсутствие кого-либо в округе отнюдь не непреложный факт, в дикой природе даже своим глазам нельзя доверять, помешает и ещё как, ты сам создал это, похоронная яма и не требуется, может вляпаться юное создание с корзинкой ягод, а может вляпаться и возрадоваться некий высокородный копрофаг с егерями, ну это тебя уже заносит, да чтоб здесь кто-то прошёл, тысяча лет пройдёт, какая вокруг красота и первозданность, нетронутость плев, и это меня-то заносит? оно предоставит растениям один или несколько дефицитных элементов, станет ещё красивее, чем в джунглях вокруг безымянной реки в Бразилии, чем в аквариуме, в выгоревшей слесарной мастерской ангелов, я говорю об уважении себя, что у тебя в последнее время сделалось не позицией одного человека по отношению к
— Давай начистоту, ты где раньше был? Писал негативный и позитивный сценарии и потом передумал?
— Я не передумал.
— Какое нехлёсткое отрицание.
— Не на это я теперь настроен.
— Слушай, а полагать себя борцом — это ты сам придумал?
Норд1671 соображал из последних сил, у него вены взбухли, две-три поперёк лба, бог хитрит, авансов едва ли дождёшься, чувствовал, что ввязывается в чью-то игру, может, и большую, возможно, и они в кругу детерминизма, и даже не ради достижения своей цели, он толком уже и не помнил о ней. Даже не по воле этих завуалированных игроков, а благодаря какой-то скользкой, неизъяснимой хитрости-мимесису, гладящей по голове в поисках рожек и питающейся мусором из-под клавиш чьей-то «Олимпии».
— Ох уж этот нонконформизм интеллектуала… Так вот, я шепну тебе имена дежурных, пойдёшь к ним и… тут ты должен будешь что-то придумать.
— Ну это вообще не напоминает чёткие инструкции.
— Ладно, уел. К тому же придётся выкрасть у одного ключи, да, без кражи ключей в таких делах ничего не выгорает.
— Как образ святого от драконьего пламени?
— От второй ниши справа, из которой ещё протаскивает молекулами осмия, двери первая, третья и напротив третьей.
Едва снова не потерял сознание у него на глазах, это могло бы гибельно сказаться на успехе предприятия. Поэтому сполз по стенке только в коридоре.
Понятно, что там была Ялтинская киностудия, наследие Ханжонкова, эта универсальная мачта и прочее, эта импрегнация дореволюционной России, ощутив которую я тогда сказал себе, эге, это неспроста. Но студия мне сразу не подходила, там я не чувствовал, что после съёмок смогу совершить монтаж. А вот Крым подходил.
Крым, полуостров, чья сухопутная граница, никогда не записанная либо ещё каким-то образом не выраженная корректно, дублирует границу Парадиза. Этот таинственный остров, колыбель колонистов, тур кругосветки, сегмента, отпуска, всего на свете. Сёдла из скал, природа, оперирующая зрительными образами похлеще Эйзенштейна, сопоставление кусков, приводящее к любви и потере бдительности. Я бродил там, вверх или вниз, вдоль побережья, повторяя месяцы бухт, босиком, в одиночестве, размышляя о мировой рентабельности заложенной в кино идеи, о погружении в гущу массы, но не для того, чтобы узнать, чего она хочет, а с целью смешения с ней, чтобы прятаться на виду, отнюдь не всегда буквально, такая киноэкспедиция в душу, умственный эксперимент. Мне и в голову не приходило снимать пещеру в павильоне на «Мосфильме», и я искал пещеру.
Веки, словно отражающийся во рву подъёмный мост, вздрогнули. Он этого ждал, сел рядом, чем уже заинтересовал, ведь тот не возвратился ко сну. Ох уж этот Норд2134, вот кто ненадёжный кандидат. Прослыви он хоть своенравным или там непредсказуемым, нет, Норд2134 был монументально ненадёжным, шаткость — его платформа, от которой отталкивалось всё, что есть он, Норд2134, не свойский малый, не близкий друг, не свидетель преступления.
— Неужели ты предлагаешь мне вступить в заговор?
— Называй как хочешь, но, если это по плану, а это по плану, то ты уже с нами.
— Хм, похоже, я знаю, о ком ты говоришь, — он необычайно возбудился, глаза блуждали по залу. — Лес рубят, щепки летят.
— Успокойся, никто наш лес не вырубит.
—
— Ну же, продолжай.
— Только пойдёт что-то стоящее, вроде солнца-японца, эти отвлекут на жало-кинжала.
— Тебе слышны их разговоры? — он подался вперёд.
— К моему великому…
— О чём они?
— Да не слушаю я, даже…
— А надо бы было.
— Ну, обсуждалась пара ситуаций, что-то про соляные галереи…
— Так, так, так.
— Впрочем, что это я, ты же такой весь… загадочная и ко всему прочему антиобщественная фигура, только вопросы, а как самого спросишь, делаешь вид, что это уже и есть твоя каторга.
— Неплохо подмечено. Но откуда ты узнал про каторгу?
— Придумка в ряду придумок в подлунном мире, а какой был план?
— Вероятно, дерзновенный, раз сейчас всё устроено в таком почти анимационном ключе. — С ним он чувствовал себя гораздо более в своей тарелке, а ко всему прочему и превосходство, взгляд посвящённого свысока.
— Надо полагать, в уме держалась мультивселенная, уравновешивание спинов, расширяющееся отстояние объектов и всё такое прочее, куда-то туда нас в нынешнем виде, а тогда обдумываемых как миллиард гальвано одного позитива в пустоте, но самого первого, и предполагалось отправить, но что-то закрутило проектных демиургов, может, междуусобица, а то и лишняя «и» краткая в трюизме…
— И вот мы там, где есть, носим с собой деревянные эполеты с нагелями, гнутыми под ключицы, пытаемся сгенерировать и дать аргумент…
— А потом говорят, да они справятся, чего им даже и не нужно, что там эти мотивационные корчи, всё равно все думают о том, как бы перезимовать, с сентября по апрель; к ним в придачу вместо крыши мира губернское захолустье.
— Уф, — он поднялся, — хорошо поговорили. Ты ещё будешь мне нужен.
Кто он, в сущности, такой, чтобы рассчитывать на успех? Иногда собственная ничтожность уже даже не раздражала, а ставила в позу смехотворного, с его точки зрения, повстанца, положение которого, при учёте, что никто до конца не понимал правил игры, имело некие перспективы и оправдание вроде того, что надо же с чего-то начинать. Никогда не крайние меры, крайних мер не предусмотрено. Зато вечная идеальная форма, отсталое эмпатическое программирование всегда под рукой и странная преемственность витающего в воздухе, но никогда не пускаемого в ход шантажа. Вроде устроенного в галерее напарником. Так вот, нет никаких гарантий, что ради поощрения они снизойдут, а могут и пощёчин на молекулярном уровне надавать, руководствуясь им одним ведомыми основаниями; в келье откроется портал — ширинка с золотыми зубцами, оттуда первым проникнет звук: после вас, после тебя, чудовище, ты же страшнее смерти, так и иди первым, не то они скоро станут нас посылать. Ввалятся оба, впритирку брюхами в кафтанах или в мундирах, глаза в глаза, по прибытии не всегда могут ими расцепиться, без разницы, что несколько свидетелей перестояли, их потом и отволокут в ниши. На перепаде вакуума по флагштокам с поршнями внутри пронесётся ткань с зубчатой кромкой, слоняющиеся вне стен поспешат тогда к замку, на ходу прихлопывая волосы на голове.
Всё, что ты хочешь забыть, я помню: продавщицы, высовывающие голову из-под прилавков, отрицающие наличие, умиление от кошачьих носов, рабочий и колхозница, имитирующие чувства, смены за пультами одна за другой, на последнем съезде ЦК КПСС личным секретарём Гагарина работала моя знакомая, счастливая пара накрывает рогожей телевизор в санях на сене; знаю, как барышня в платке смотрелась в круглое зеркало молоковоза с подножки, а водитель с дьявольской улыбкой нависал; знаю, что бабушка сидела на ручном катке, а мать с внуком его тащили; что гармонисты всегда суровы и сосредоточены на музыке; что дети в красных галстуках улепётывали по вкопанным покрышкам; что пассажиры выталкивают автобусы в десяти тысячах местах Союза одновременно; что даже у министерских на носках дырки; знаю, как обедали на природе за столом, высотой по щиколотку; как лаборантки всматривались в мерные цилиндры с жидкостями; знаю, что все собрались у токарного станка, а чинил его только один.