План D накануне
Шрифт:
— Уверен, эта штучка может поработить, — заметил Готлиб, скользя взглядом по абзацам.
— Вы что, вообще уже не хотите отдать её?
— Так, так, так, где же это было… а, вот, гарантия не прекращается с прекращением основного обязательства и не изменяется с его изменением.
— О, какая это ложь.
Быстро темнело, в купе горел газовый свет. Колёса стучали, скоро Харьков, большой город, и приходилось ждать всякого, торговцы станут предлагать раков, лещей и папиросы, зубной порошок, «Ниву», разноцветные снурки, ваксу в жестяных коробочках. Перрон был ярко освещён, почти как променад тремя кварталами дальше, барышня с белым кружевным зонтиком бегала в поисках носильщика. Один читал газету, огромный разворот скрывал его, виднелись только ноги, вытянутые к дивану
Чугунные катеты, распирающие локомотив через семь вагонов от них, стонали. В топке нестерпимо горячо. Поршни загружены архисущественными массами. Машинист — безумец и волхв, его профессия связана с огнём, окаменевший взгляд неотрывен от сменяющегося освещённого участка сразу после таранной конструкции. Пассажиры безмятежны, в подстаканниках тихо позвякивает стекло. Откидные полки для шляп оттянуты ими, в коридоре темно, дорожка скрадывает шаги. В стёклах половинчатые отражения из обоих миров, пересекаемого и пересекающего. Для наблюдателя вектор состояния и вектор управления меняются местами. Тёплый воздух проникает в вентиляцию. Детонации колёсного стука на общей всем железнодорожным перемещениям перфоленте. Информация, которую они несут, о людях, об их стронутых с места жизнях, когда нездешний горизонт с утра есть новая надежда. Они всегда за ним, но всегда за него стремятся, не оглядываясь, ища в беспорядочных записях, распределённых по всему гардеробу, пункты назначения. Ветви с магическим беззвучием метут окна проносящегося состава, оставляя на нём словно визы паренхимы. Таможенный маргиналий перед входом в тоннель. Луна находит своё отражение в крышах вагонов. Начинается торможение.
С утра в уборную образовалась очередь. В окне дальше за кипарисами виднелась степь, за ней море, которое пахло и напитывало воздух влагой и солью. Пасмурный день, в коридоре не темнее, чем на улице. Один стоял четвёртым, другой первым, внутри кто-то заперся, возможно, это был проводник, исчезнувший этой ночью.
— Постучите ему ещё, — велел толстый мужчина в халате и феске с кисточкой.
— А вы что, безрукий?
— Лучше не заводите меня с утра, а не то мне придётся завести речь о прерогативах и их принадлежности.
— Мда, такого я точно не вынесу, друг мой, не смейте стучать.
— Вы вообще по какому ведомству служите?
— Дворником при МИДе на полставки. А вы? Нет, нет, дайте угадаю. Пищевое снабжение?
— Что?
— Мёртвых хряков толкаете по империи?
— Имейте в виду, Лазарев мой хороший знакомый, и я вообще много куда вхож в губернии.
— Мы уже долго стоим.
— Сходите, суньте нос наружу, я скажу, что за вами.
— Да как вы смеете…
Он вдруг изменился в лице, толкнул плечом второго и побежал в другой конец вагона, к выходу, выпрыгнул в степь и кинулся прочь от поезда. Бежал, пока не понял, что угла хватит.
Вечерело, мимо, нарочито не обращая на них внимания, прошли маршем фении, человек с полста. Больше чем у половины флаги с солнцем повязаны на бёдрах поверх брюк, так оно вставало в задницу, надо думать, сказались заговорщические тенденции в их деятельности. Г. при виде этой потрёпанной колонны весь засветился, будто их путь по Российской империи, уже на излёте движения, был наинтригован лично им. Двое заинтересовались, некоторое время шли спиной, всматриваясь в то, как они тащились; эко у них там всё вольно, шли, должно быть, на Канаду, фении, какие ребята, скорее всего, быстро погибнут.
Заняв г-образную позицию, так, что пышный чёрный бант на пояснице затянулся ещё сильнее, тупым концом трости она чертила некое уравнение в желтоватой земле. Готлиб внимательно наблюдал, представлял себе всякое такое, далеко не из серии, когда вместо того, чтобы пропитываться ситуацией ради производства ответа, который может быть лишь взрывным действием, необходимо пропитаться вопросом и произвести действие, которое будет поистине продуманным ответом.
Ему сказали собирать ветки, редко разбросанные по длящемуся предгорью, среди жёлтых цветов и эскеров. Ещё найти огниво в саквояже, оставленном ею возле старого кострища. Это задание точно озвучено неспроста. До этого он совал нос в имущество многих других, по большей части умерших, однако там в основном оказывались золотые гривны. Здесь в шитых грубой ниткой отделах стояли колбы с жидкостями, где вакуум уничтожался синими пузырями, могущими, казалось, разрастись чрезвычайно, принести в мир особого рода трагедию… тут и там рассованы брикеты мясного концентрата и детали какого-то измерительного прибора. По крайней мере это то, что он смог определить.
Попалась куча хвороста, покинутая и растоптанная.
— Почему я опять где-то блукаю?
Он нашёлся в двадцати шагах от этого места, лежал навзничь, подле раскидистого ягодного тиса, отчего-то источавшего слабое свечение.
— В чём дело? — глядя на них, вскричала Герардина Фридриховна.
Она уже была отнюдь не свежа, как хотя бы этим утром. Пудра свалялась, морщины, шедшие от губ вниз, тем самым выделились, она стала походить на автомат, умеющий, как минимум, жевать.
Такие нетривиальные судьбы сильно тревожили его как созерцателя. Скачки их анархизма и смешили, и печалили. Как же так, любезный, милый, ну как же так? Всякое случается, но до того не пойти на поводу? Что ни день и что ни год вбирать в себя однообразный скальный натюрморт? Настолько осадить собственное «я» и вместо восприятия развивать стойкость к чужому мнению? Иными словами, это фатальная разобщённость, он так об этом и думал, только не мог отчётливо выразить, то есть шептать правильные формулировки себе под нос вместо овечьей арифметики.
Они понуро плелись с вокзала, откуда Герардина только что отбыла обратно в Солькурск. Невольно прокручивали в голове её историю. Отчего-то в этой скороспелой экспедиции Г. чувствовал себя не стремящимся к цели, рассчитывающим только на собственные силы внешне искателем приключений, внутренне — престарелым потакателем этого пресловутого круга, содержащего в центре архетип, вместо оболочки поведение, а простым бродягой, каким был, как он впоследствии понял, его отец, из-за трусости покинувший Индию в начале правления Дальхаузи, в прологе той самой централизации, так его напугавшей. А ведь упомянутый генерал-губернатор впоследствии оказался одним из самых просвещённых и миролюбивых. Да, его бедный отец, сикх, переживший устроенный англичанами взрыв на базаре в Кабуле, потерявший левую руку, работая на перевозке ткацких станков, городской шут Тируччираппалли, нигде не появлявшийся без сигарного окурка, по прозвищу Высматривающий англичан, призрак железной дороги из Бангалора в Мадрас, сторож загадочной метеорологической станции на мысе Пигмалион, вдовец, так и не увидевший тела жены, три года прятавший у себя ритуальную кирко-мотыгу душителей, одинокий террорист, развязавший смехотворные боевые действия против Компании, тайный обитатель храма Минакши, непродолжительное время её любовник, пока Шива в отлучке, просто потерянный, сломленный тяжёлым временем человек, с младенцем на руках, едва не лишившийся рассудка на религиозной почве, попытавшийся не предать своих идеалов, но перемолотый колонизацией и просто судьбой. В один момент он решил жить ради сына, и он отчасти был ему благодарен, но отчасти и презирал.
Крым, разумеется, не выглядел пустыней, но вот Симферополь оазис отчего-то напоминал. Этакий мини-Каир, мини-Сантьяго, колониально-губернский город загадочной пользы. Им посоветовали поселиться в Европейской, на углу переулка Фабра и Салгирской улицы, и они обещали ей, что поселятся там. Отличное место настоящей встречи, а не той, в поезде, и к тому же приезжие там не вызовут подозрений. Но они уже их вызвали.
Кряж теперь мешал ему ещё больше. Если кто-то должен узнать, куда именно он направился, то пусть это случится не скоро. Пока приходилось придерживаться курса на Кара-Тау. Долина Бурульчи, холмы и посадки, всё уже сильно коричневое. Меридиан реки строил ландшафт — середина Крыма плавно перетекала в хребет. Горы наливались соками, сложными дикими соцветиями, тропа вилась среди валунов и кустарников, всё выше, где нависали скалы, пробитые можжевельниками, как из стены комнаты. Г. упорно взбирался, рассчитывая, что когда-нибудь его станут поменьше тиранить и он обретёт задуманные черты этоса. На хуй эту карту из ноги, нужные люди и так всё знают.