Плата за жизнь
Шрифт:
— Лев Иванович, извини, не пори горячку, я тебе минут через десять перезвоню. — Ильин положил трубку, сказал: — Все выйдите. Павел, задержись.
Когда оперативники вышли, Ильин по-свойски, даже задушевно сказал:
— Да, Паша, кажись, попали мы с тобой под козырной отбой, хоть карты бросай. Врет на все сто, а крыть нечем. Утек, подлюга, ничего не скажешь. Помню, еще лет восемь назад я с ним работал, так зарок себе дал — никогда ему дорогу не перебегать. Подзабыл, старый мудак. — Ильин тяжело вздохнул, выждал, может, парень проговорится, что тоже знаком с Гуровым.
Майор стоял, смотрел в окно, лишь слизнул капельку пота над верхней губой.
— Боишься? Нормальный человек и должен бояться. Этот сумасшедший
Павел понял, что милицейский полковник победил и его, майора Кулагина, из-под удара вывел. Он посмотрел начальнику в лицо, спросил:
— Какие будут указания, товарищ полковник?
— Товарищей отменили, остались лишь господа, друзья и враги. Так вот я — твой друг, а Гуров — злейший враг. Работу за ним, конечно, бросай, до завтра отдыхайте…
Крячко слышал разговор Гурова по телефону. Когда полковник положил трубку, Станислав вышел из-за стола.
— Лев Иванович, забыл сказать, нас генерал Орлов просил заглянуть.
Гуров глянул на друга, на телефон и, выходя из кабинета, сказал:
— Артем, мне позвонят, скажи: к начальству вышел, скоро вернется.
Крячко шел по коридору быстро, словно действительно спешил, но, свернув к лифтам, остановился. Когда Гуров подошел, Крячко сказал:
— Я сто лет шучу, обзывая тебя гением. А ты просто гений, без всяких шуток.
— Брось, Станислав. — Гуров смущался редко, но сейчас потупился. — Я не заготавливал, случайно слова так сложились.
— Ведь и номер простой: выдать Галея за агента и пусть кто-нибудь проверит. У тебя так слова сложились? Не знаешь, кто колесо придумал? Такая простая штука» У Есенина тоже слова складывались. К примеру: «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянии!» — Крячко хлопнул Гурова по плечу, повернулся, бросил через плечо: — Иди, находчивый, добывай этого прохвоста.
— Тут у меня еще одна идейка появилась. — Гуров замолчал, так как они вошли в кабинет.
— Минуточку, господин полковник вернулся. — Ермаков протянул Гурову телефонную трубку.
— Слушаю, — сказал Гуров, взглянул на Крячко и кивнул.
— Лев Иванович, мы с тобой люди битые, не стоит размазывать кашу по тарелке. Ты ошибся, я поторопился, пусть останется между нами, — Ильин старался говорить спокойно, даже весело.
— В мультике, по телевизору, кот Леопольд беспрестанно повторяет: «Ребята, давайте жить дружно». Ребята соглашаются и все подлянку подложить норовят. Я не Леопольд, мои условия, полковник, простые. За мной наблюдение снять, если я увижу либо мне покажется, что я увидел… пеняй на себя. Второе. Ты получил компру на моего человека, ты оперативник — обязан работать. Занимайся, и попутного тебе ветра! Я, вкалывая больше полугода, имею головную боль и кое-какие соображения, которые дали мне возможность наладить контакт. Наблюдай, подслушивай, на уши становись, но никаких личных встреч. Это мой человек, ты меня понял, полковник? Как говорят в Одессе: бью два раза, второй раз — по крышке гроба.
— Но у меня свое начальство, — попробовал возразить Ильин.
— Твое начальство — твоя головная боль. Гуров положил трубку, взглянул на Крячко, затем на Артема Ермакова и назидательно произнес:
— КГБ, или как их там нынче обзывают, — могучая организация. Но она состоит из человеков, каждый из которых отлично знает, что шкура у него только одна.
Совещание финансовых тузов закончилось ничем, к единому мнению не пришли, но Виктор Иванович Якушев понимал, что фактически единомышленники от него отказались. Если отбросить словесную шелуху, которую произносили, щадя самолюбие Якушева и не желая нажить в лице магната личного врага, суть всех выступлений сводилась к нескольким в большинстве своем повторяющим друг друга позициям.
Якушев слушал невнимательно, когда заговорили о благотворительных фондах, отключился совсем, даже вышел из кабинета, который они занимали, в общий зал ресторана, пережившего не одну человеческую жизнь. Недавно ресторан вновь реставрировали, красиво, ничего не скажешь, но почему большинство подобных работ выполняют иностранцы? Русские мастеровые перевелись? Вранье, блуд и воровство! Хозяина нет, все эти АО и СП — сплошное блядство и воровство. Хозяин — один человек, который берет подряд, нанимает людей выполнять работу и кладет прибыль в карманы. А здесь делают какие-то турки, значит, русские остаются без работы, не обучаются мастерству, не растут в профессионалов, за которыми не надо следить, деньги можно выдать без бухгалтера и накладных, а под честное слово. А эти козлы, — он оглянулся на дверь кабинета, — кроме денег, ничего не хотят, скоро валютой срыгивать начнут.
Он вернулся в кабинет и, бесцеремонно перебивая кого-то из коллег, сказал:
— Невмешательство в политику, говорите? — Он хохотнул, копируя героя фильма «Белое солнце пустыни». — Придут большевики и поотнимают у вас все к нехорошей матери!
Сначала все опешили, потом кто-то уверенно сказал:
— Большевики уже никогда не придут.
— Во-первых, когда их лишали власти, ты, Иван, держал подпольный цех и готовился к посадке. Во-вторых, придут молодые, зубастые и голодные, а под каким флагом — тебе будет неинтересно. Ты будешь в подвале блевать и молить, чтобы у тебя последнее забрали, а жизнь оставили.
— Не пугай, Виктор Иванович, тридцать седьмой канул в Лету.
— Ты, Лешенька, кто — господь бог? Ты знаешь, кто куда канул и надолго ли? Ты на Канарах виллу прикупил, пару миллионов «зеленых» за «бугром» упрятал… Хочешь, точно скажу, где и сколько у тебя лежит? Да тебе же дальше Малаховки не дадут уехать.
— Слушай, Иванович, — спокойно и уважительно произнес старший из присутствующих — бритоголовый бизнесмен в солидной тройке и с золотой цепью на животе. — Ты умен, спору нет, силен и ловок, признаю. Но люди скроены не одинаково. Я знаю, чего ты желаешь. Ни скипетр и корона, ни мешок золота тебе не нужны. Ты желаешь видеть Россию в одном ряду с европейцами, а для себя лично гарантию спокойной работы и нормальное человеческое уважение. Тебя тут-то, среди своих, — он оглядел собравшихся, — не все поймут, не каждый поверит. Россия в клочья порвана, где не горит, там тлеет. Если мы сейчас людям все до копейки отдадим, нам не то что спасибо не скажут — не помянут вслед, просто забудут.
— Не говори за всех, Тимур Васильевич, — перебил говорившего молодой человек с ясными спокойными глазами и мягкими уверенными движениями. — Я с вами, Виктор Иванович, но уважаемый Тимур Васильевич прав, мы разные — среди нас нет ни виноватых, ни правых. Я знаю, наше время еще не пришло. Тут вояки не могут два дня не стрелять, чтобы люди могли трупы захоронить, а вы, уважаемые, собрались президента менять и правительство перетасовывать.
— Леша, ну ты из меня клоуна не делай… — Якушев даже смутился.