Платон, сын Аполлона
Шрифт:
— После увещевания, — подсказал Эрасту Платон.
— Да, после увещевания, учитель. Нечестивцев и преступников против государства надо всячески убеждать. Но если они окажутся неисправимыми, то подлежат смертной казни. Продолжаю: за сооружение частных святилищ и за участие в магических действиях — смерть; тех, кто расхваливает на рынке свой поддельный товар и при этом клянётся богами, подвергать нещадному избиению; за злословие, крик и ругань — тоже избиение...
— Наконец-то, — облегчённо вздохнул Гермий. — А я-то уже думал, что за любой проступок — смерть.
Платон взглянул на Гермия, но ничего не сказал, велел Эрасту продолжать.
— За препятствие приводить в исполнение решение суда — смерть. — Эраст с улыбкой посмотрел
— Теперь ты, — сказал Платон Кориску.
— За нежелание жениться до тридцати пяти лет — штраф и бесчестие...
— Солнце село, — сказал Гермий, прервав Кориска.
— Да, — остановился Платон, — солнце село... — Он помолчал. — Стало быть, и нам пора. В заключение беседы скажу лишь следующее: жителей в государстве должно быть пять тысяч сорок, поскольку это число делится на все числа в пределах десяти. Таким образом всех граждан можно разделить на любые группы и разделить между ними все блага. Впрочем, не об этом речь, — вздохнул он, — речь о другом: жестокие законы должны предотвратить разложение государства, коль скоро оно создано на принципах справедливости и добродетели. В таком обществе могут быть введены жестокие законы в надежде на то, что не найдутся люди, к которым их можно будет применить или таковых будет очень мало. Кто погасит солнце, тому смерть, но кто его погасит? — усмехнулся философ. — Совершенное государство — сон, прекрасное сновидение. Но если ничего не делать, то ничего и не будет. Сохранить бы то, что есть, а лучше вернуть то, что было, потому что будущее нас не обрадует. — Он повернулся и пошёл к дому.
Гермий, Эраст и Кориск остались там, где он их оставил.
— Платон видит и знает то, чего не видим и никогда не узнаем мы, — сказал Гермий. — Счастье быть рядом с ним, но надо возвращаться в Атарней.
Платон пожалел о своих последних словах, сказанных им Гермию и его юным друзьям. Вряд ли им стоило знать о ране разочарования, которую нанёс ему в Сиракузах Дионисий-старший, да и не только он сам, но и всё его окружение — развращённое, раболепствующее перед тираном, жаждущее лишь одного — наслаждений. Там лишь один Дион верен высокой идее, лишь один, потому что даже его так называемые сторонники видят в нём лишь средство достижения власти. Не нужды государства заботят их, а своё собственное благополучие.
Впрочем, не только Платон, но и многие другие люди убеждены, что человеческий род никогда не будет счастлив. Вот и мудрый Софокл говорил:
Что нам долгие дни! Они Больше к нам приведут с собою Мук и скорби, чем радостей. И даже: Не родиться совсем — удел Лучший. Если же родился ты, В край, откуда явился, вновь Возвратишься скорее [70] .Край, откуда явился человек, откуда прибыла его душа, — там, на небесах, за гранью смерти. Есть у людей прекрасная надежда, что после смерти они достигнут всего, ради чего при жизни стремятся жить как можно лучше, чище, добродетельнее. Каждому живому существу с самого начала тяжко появиться на свет. Тяжко находиться в утробе, мучительно рождаться, потом долгие годы учиться взрослеть. Всё это сопряжено с тысячью преодолений. Жизнь краткотечна, и тем не менее позволяет человеку свободно вздохнуть и ощутить её радость не с самого начала, а только где-то к середине, в зрелые годы, за которыми быстро приходит старость. Унылая пора... Когда тебе шестьдесят, мысли о старости приходят
70
Софокл. «Эдип в Колоне». Перевод С. Шервинского.
Он увидел племянника, который принарядился, собираясь, должно быть, отправиться в город, и усмехнулся: Спевсипп, эта зримая мера прошедших лет, уже давно сравнялся с ним ростом, да и в плечах не уже дяди, а подбородок скрыт под курчавой бородкой.
Спевсипп стоял у калитки и кого-то поджидал. Не успел Платон приблизиться к нему, как из дома вышел Ксенократ, друг и ровесник Спевсиппа, тоже принаряженный.
— Куда? — спросил Платон, проходя мимо них.
Молодые люди весело переглянулись, и Спевсипп ответил:
— У Калиппа брачный пир, на который мы приглашены.
— Знайте меру, — сказал Платон. — А завтра зайдите ко мне после утренней трапезы, чтобы рассказать о празднике у Калиппа и обсудить поездку в Сиракузы.
— Как?! — удивился Спевсипп. — Ты собираешься в Сиракузы?! Но всем известно, что ты отказался от приглашения Диона!
— Обсудим завтра, — повторил Платон и удалился.
Он принял решение о поездке в Сиракузы, кажется, только теперь, увидев Спевсиппа и Ксенократа, таких молодых, сильных и весёлых. Платон вдруг почувствовал, как в нём что-то всколыхнулось, загорелось, зажглось: быть может, зависть к молодости. Он подумал тогда: «А ведь душа не стареет, не знает старости» — и понял, что в нём ещё достаточно сил, чтобы продолжить борьбу, не поддаваясь старческому унынию, борьбу за воплощение высшей идеи в весомых и зримых масштабах, идеи блага в государстве. Пусть она руководит его волею и разумом, пусть он будет её оружием, носителем, избранником. Пифагор говорил, что есть боги, люди и то, кто, подобно Пифагору, родился из семени лучшего, чем человеческое. Пифагор благороден...
Платон проснулся до восхода солнца, ещё раз обдумал своё решение, затем отправился на берег Кефиса и встретил там пробуждение Гелиоса, Феба и Аполлона.
Философ стоял у высокого тёмного лавра, посвящённого Аполлону, и слышал, как задрожала его листва, приветствуя восход солнца. Платон сорвал один лист и приложил его к губам, сказав:
— Я молчу, а ты скажи.
Этим жесту и словам научила его когда-то мать, сказав, что так повелел обращаться к нему с просьбой о пророчестве сам Аполлон.
Лучи ещё не коснулись реки, но вода уже отражала их игру среди листьев деревьев, сверкая тысячами огоньков.
«Я молчу, а ты скажи», — мысленно повторил свою просьбу Платон и услышал в ответ отдалённые звуки флейт — это отозвалась клепсидра, прогоняющая последние сны обитателей Академии.
— Разве это знак? — спросил Платон, отняв лавровый листок от губ, и улыбнулся, подставив лицо свету и теплу. — Но я чувствую всей душой твоё одобрение — мне радостно.
Спевсиппу и Ксенократу он сказал, что они тоже отправятся вместе с ним в Сиракузы.
— Дионисий молод, и вы быстрее найдёте с ним общий язык, чем я. И будете для него образцом того, какой может быть молодость: умеренной в жизни и страстной в познании. Явите ему себя такими, постарайтесь увлечь его своим примером, а я укажу ему путь.
Надзор за всеми делами Академии на время своего отсутствия Платон поручил Эвдоксу Книдскому.
В Сицилию друзья отплыли из Пирея вместе с военным посольством, которое направило к Дионисию Народное собрание.
Когда Платон впервые прибыл в Сиракузы, Диону было не более двадцати. Теперь же Диону было столько, сколько тогда Платону. Конечно, он переменился, но, кажется, к лучшему. Во всём его облике угадывался человек зрелый, уравновешенный, сильный, умудрённый жизнью, живущий мыслями. Приятным в Дионе было и то, что в главном своём желании он остался прежним: как и раньше, считал, что сиракузцы должны быть свободными и жить под управлением лучших законов.