Плеханов
Шрифт:
Разоблачения Бурцева попали в печать, и эсеры не могли скрыть, что во главе их партии с самого основания стоял платный агент полиции.
В связи с этим в социалистических кругах Западной Европы и среди меньшевиков в России стало распространяться ошибочное мнение, что провокаторство — следствие нелегального существования партии. Кое-кто не прочь был сделать вывод, что правы ликвидаторы, призывающие свернуть подпольную деятельность партии социал-демократов.
Сохранилось интервью Плеханова корреспонденту московской либерально-буржуазной газеты «Русское слово», где он выступает в защиту подполья.
Корреспондент «Русского слова» пришел к Плеханову с солидной рекомендацией от одного хорошо знакомого партийного деятеля. Был май 1909 года, Плеханов порвал с меньшевиками-ликвидаторами и еще только
— Итак, вы — господин Троцкий.
— Меня многие спрашивают, не родственник ли я Льву Троцкому.
— Я, разумеется, вас так не спрошу. Разве только это тоже ваш псевдоним, и вы его взяли из симпатии к тому Троцкому.
— Нет, нет, Георгий Валентинович, это моя настоящая фамилия. А политических симпатий у меня еще нет, я вообще беспартийный.
— Первый раз слышу такое… странное заявление.
Посмеявшись по поводу псевдонимов, собеседники почувствовали себя совсем спокойно и приступили к делу.
Плеханов сообщил, что знал Азефа с 1895 года. Но здесь Георгий Валентинович ошибся — сохранилось письмо Азефа к нему от 1894 года, где речь идет о переводе какой-то книги. В то время Азеф учился в Политехникуме в Карлсруэ. Он, как стало недавно известно, и тогда был провокатором; уже в 1892 году он предложил — письменно — свои услуги осведомителя департаменту полиции и получал от него небольшую (пока что) плату. В Карлсруэ не было русских политических эмигрантов, поэтому, чтобы собирать сведения для полиции, Азеф на каникулы ездил в Швейцарию. Никаких подозрений это не вызывало — туда ездили многие немецкие студенты.
В Женеве, очевидно, в 1894 году Азеф и познакомился с Плехановым.
В разговоре с корреспондентом «Русского слова» Плеханов вспоминал об Азефе: он «в то время часто к нам захаживал, спорил и производил впечатление человека, интересующегося литературой. Его коньком был Михайловский. Он с жаром и даже страстью отстаивал роль личности в истории и громил марксизм. За проповедь субъективизма Азеф стоял горой. Разумеется, меня он интересовал только как принципиальный противник. Попыток залезть в душу не делал, но держал себя как хороший знакомый, без фамильярности. Выл не умней, но и не глупей десятка других. Обычный тип заграничного русского интеллигента…»
— В то время его предательство не стоило крови, — заметил Плеханов. — Ведь что бы он про меня ни сказал, мне ничего царское правительство не могло сделать. А тех товарищей, которые приезжали ко мне из России, я старался не принимать дома или, во всяком случае, не при посторонних. Он не был мне ни другом, ни товарищем по партии. Так что нашим — социал-демократам — он немного навредил.
Далее Плеханов, сопоставив провокаторство Азефа и Сергея Дегаева, добавил:
— Вообще апогей расцвета эсеровской партии не превышал никогда уровня упадка «народовольчества». Там развернулся Дегаев, когда не было Желябова, Михайлова и Перовской. Здесь Азеф был «генералом» в момент расцвета. Меня удивляет только, как Гершуни, этот действительно выдающийся человек, не прозрел обмана? Как он мог поверить такому субъекту?
Ушел корреспондент от Плеханова очень довольный беседой. Договорились, что он пришлет текст интервью Плеханову, чтобы тот мог его поправить. Георгий Валентинович в разговоре иногда очень резко говорил об эсерах, что, мол, большинство у них неврастеники и экзальтированные натуры. Он не хотел, чтобы такие выражения попали в печать.
Но через несколько дней по почте пришла бандероль с номером «Русского слова», где было опубликовано интервью с ним под громким названием «Карьера Азефа». Плеханов очень рассердился. Он написал письмо в редакцию «Русского слова», где высказал свое возмущение тем, что корреспондент не показал ему текста беседы: «И это обстоятельство привело к тому, что мой взгляд на упомянутое дело был изложен Вашим корреспондентом неудовлетворительно».
Далее Плеханов излагает свою точку зрения на роль подполья и террора в деятельности партии — «Из статьи г-на Троцкого можно заключить, будто я считаю появление азефов неизбежным плодом «подполья», но это не так. Младотурки тоже действовали в «атмосфере подполья», а между тем мы ничего не знаем о турецких азефах. В «подполье», как
Короче, я думаю, что Азеф мог водить социалистов-революционеров за нос только потому, что они были слабы, а слабы они были потому, что главные силы подполья привлекала к себе социал-демократия».
Однако редакция «Русского слова» напечатала только одну фразу из письма Плеханова, где говорилось, что в изложение его мыслей «закрались некоторые важные неточности». И все. А само письмо Плеханова до настоящего времени никому не было известно.
Разрыв Плеханова с меньшевиками-ликвидаторами, его борьба за сохранение социал-демократической партии, за ее идейные основы сблизили его с большевиками.
29 марта 1910 года восстанавливаются личные контакты Ленина и Плеханова. Ленин пишет после пятилетнего перерыва письмо Плеханову:
«Дорогой и многоуважаемый товарищ! Вполне разделяя Вашу мысль, высказанную и в № 11 «Дневника» о необходимости тесного и искреннего сближения всех истинно социал-демократических элементов в борьбе с ликвидаторством и с отзовизмом, я очень хотел бы лично поговорить с Вами о положении дел в партии, создавшемся теперь. Если Вы тоже находите это полезным и если состояние Вашего здоровья позволяет, будьте добры черкнуть мне (или телеграфировать) пару слов, когда Вы могли бы назначить мне свидание в Сан-Ремо. Я готов приехать для этой цели.
82
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 47, с. 243–244.
Письмо из Парижа в Сан-Ремо шло не больше двух дней, значит, Георгий Валентинович получил его не позднее 31 марта. Он ответил сразу же, через день-два, но и это промедление ему казалось неоправданным, и он просит за него прощение: «Дорогой товарищ. Простите, что замедлил ответом: я был нездоров. Я тоже думаю, что единственным средством разрешения кризиса, переживаемого теперь нашей партией, является сближение между марксистами-меньшевиками и марксистами-большевиками. И я считаю, что мне с Вами надо лично переговорить. Но я нахожу, что наше свидание будет полезнее, если оно состоится несколько позже, когда лучше выяснится настроение обеих фракций. События идут теперь быстро, и время хорошо воспитывает людей. Меньшевики все более и более склоняются к отпору ликвидаторству. Мне хочется думать, что большевики, со своей стороны, склоняются не только к отпору анархо-синдикализму, но и к отказу от того чересчур прямолинейного отношения к легальным рабочим организациям, которые, между нами сказать, сильно способствовали успехам ликвидаторства.