Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский
Шрифт:
Племянник кивнул. Он немедля решил, кому с лёгким сердцем доверит дело: конечно, Борису Галицкому.
Потекли дни за днями. Юрий ездил по Москве, исполняя наказы князя Серпуховского. Они в основном касались подготовки стражи. Стража особенно часто была поставлена на южных окраинах, откуда могли показаться стяги Тимур-Аксака. Сам же город напоминал ту Москву, что помнил князь в шестилетнем и восьмилетием возрасте при нашествии Мамая и Тохтамыша. Тогда, как и ныне, государь покидал её. И всё же нет, теперь было далеко не то. Не господствовала зловещая тишина, не разгоралась безнарядная смута.
В двадцать шестой день августа с утра заглянул Морозов.
– Любопытную хартийку откопал я в монастыре среди только что присланных. Взгляни, как Темир-Аксак писал одному из монархов, царство коего решил покорить.
– Кто-то уже поторопился прислать?
– недоверчиво взял лист Юрий.
– Возможно, и не без умысла?
– заподозрил Морозов.
Князь легко пробежал устав перетолмаченного по-русски послания. Завоеватель сравнивал избранного противника с моряком: «Корабль твоей безмерной гордости носится в пучине твоего самолюбия. Подбери же паруса своей дерзости и брось якорь раскаяния в пристани искренности, дабы буря мести моей не погубила тебя в море наказания».
– Красно!
– с усмешкой похвалил Юрий.
– Представь, - сказал Морозов, - такие слова завоеватель вселенной мог послать твоему брату Василию.
Внезапно раздался топот по переходу. Так тяжело стучали лишь башмаки комнатной девки Палашки. Она ворвалась без обычного спроса:
– Господине! Вся Москва на ногах. Едут, бегут на Кучково поле. Там, по Владимирской дороге, - святое шествие.
Морозов не вдруг уразумел:
– Шествие? Кого?
Палашка округлила глаза:
– Как кого? Иконы!
Минуту спустя Юрий был на коне. Не дожидаясь мешковатого боярина, поскакал к великокняжеской площади. В гуще пеших, конных, каретных узрел летние сани матуньки. Рядом с ней сидели Софья Витовтовна и Елена Ольгердовна. Труднее было найти Андрея с Петром, они уже углубились в Спасскую улицу. Юрий, поравнявшись с братьями, спросил:
– Где дядюшка Владимир?
– В застенье!
– махнул в сторону Фроловских ворот Андрей.
Москва и впрямь представляла всё своё многолюдство.
Нескончаемо тянулся разного рода люд к Сретенским воротам. За Китай-городом стало свободнее. На Устретенской улице - снова толпы. Пришлось ехать в объезд. Кучково поле - море голов, можно подумать - праздник. Страшный враг почти что рядом, а тут - всенародное торжество. Хотя - только гомон, а песен нет. Князь вдруг обнаружил: с ним - оружничий Асей Карачурин.
– Откуда ты взялся?
– Был в твоём хвосте. А вдруг надо защитить!
Брат Андрей смог приблизиться. Встал в седле, - высок, красив в матуньку.
– Георгий! Вижу: несут!
Обрушилась тишина. Десятки тысяч горл смолкли. Юрий вгляделся в уезженную, утоптанную Владимирку. Народ - берега, дорога - река. И в этой реке он увидел блеск. Даже услышал дальнее пение. Даже стал разбирать слова:
«Достойноесть, яко воистину блажити Тя, Богородицу...»
Во что бы то ни стало нужно было протиснуться ближе к дороге.
И вот он видит: священствующие в золотых ризах несут святыню. Сияет солнце, синеет
Рядом с Юрием прозвучал женский голос:
– Матерь Божия! Спаси землю Русскую!
Все стали на колени. Митрополит Киприан приник к дороге в земном поклоне. Запах церковного фимиама смешался с духом полевых трав. Матунькина рука легла на сыновнее плечо:
– Молись, Георгий! Пречистая поможет и твоему счастью.
Юрия до слёз проняла материнская забота в столь решительный час не только об отвращении всенародного бедствия, но и о его счастье с Анастасией.
Архидиакон, как гром колесницы Ильи-пророка, возглашал ектенью:
– Преблагословенную, Пречистую, Славную Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию со всеми святыми помянувше, сами себе и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предади-и-и-им!
Шла служба сретения Владимирской иконы Богоматери.
Назад вместе с шествием некоторое время Юрий шёл пешим, вёл коня в поводу. Внезапно в лицо ему заглянул человек.
– Боярин Борис! Как нашёл меня в таком многолюдстве?
Галицкий отвечал:
– Как иголку в стогу.
Он прибыл в Москву из Владимира со святыней, благополучно исполнив поручение своего господина.
– Проводы были долгие?
– спросил Юрий.
– Дальние, - уточнил Борис.
– Медленно отставали от своей иконы владимирцы. Здесь - слёзы умиления, там - слёзы печали.
Святой образ был водворён в главный храм московский, в Успенский собор Кремля. Юрий и там отстоял службу до конца.
На следующий день спал, не сообразуясь с часами. Первый вопрос дворскому Матвею - о посыльном из златоверхого терема. Нет, не было: дядюшка Владимир Андреевич никого не присылал.
Поутренничав, точней, повечеряв, ибо день клонился к концу, Юрий спросил коня и отправился проверить окраинные заставы. Каково же было удивление, когда не обнаружил заставщиков. Пустую засеку «охранял» старик без шапки.
– Дед, где люди? Я - князь Юрий Дмитрич.
– Здрав буди, княже. Тебе лучше знать, где люди. Застава снята.
– Кем снята? Почему?
– задавал бесполезные вопросы плохой досмотрщик.
Старик невразумительно улыбался:
– Бог ведает.
Юрий помчался в Кремль. В глазах рябило народом: все наряженные, улыбчатые. Купчина на Варьском крестце поил прохожих вином из полубеременной бочки:
– Настал и на нашей улице праздник!
В мыслях Юрия - Коломна с войском и государем Василием. Там, может быть, воины надевают под доспехи белые рубахи, готовясь к смерти. Ведь самаркандский змей, пожиратель вселенной, возможно, уже на противоположном берегу, за Окой. А здесь чем обрадованы? Вот уж в колокола ударили. Малиновый, переливчатый звон!