Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

Полуян Вадим Петрович

–  Тётушка моя овдовела!
– прервал рассказ Юрий. И жалостно заключил: - Лучшие воины Куликова поля!

Потом он долго не подавал голоса. Слушал новости безучастно.

После двух ночёвок войско стало в виду Казани, небольшого, не слишком-то укреплённого места: тын из сосновых брёвен на невысоком валу с неглубоким рвом. Перед ним выстроилась казанская рать, скромная, но готовая к битве. Ей не было смысла скрываться за плохим укреплением.

Юрий и Всеволож вглядывались вперёд. Князь пытался поточней оценить вражью силу. Боярин Иван рассматривал городок.

–  Знаешь, княже, как основывалась Казань?
– спросил он.
– Сын Батыев Саин ходил воевать Русь. В конце

концов стал, обезоруженный смирением и дарами её князей. Решил создать крепость, где бы чиновники, собиравшие дань, могли отдохнуть. Место - удобное, когда бы не обитали тут страшные змеи. Но нашёлся волхв, обративший их в пепел. Это место царевич назвал - Казань, что значит Золотое дно. Населил его разными племенами, ушедшими из Руси, чтобы не креститься в христианскую веру. Саин любил сие место и часто приезжал сюда из Сарая. Оттого оно долгое время именовалось ещё Саиновым юртом.

К ним присоединился Шуба:

–  Теперь здесь будет наш юрт!

Юрий молвил:

–  Не кажи «гоп»...

Однако воеводы уже горели желанием преодолеть пространство, отделяющее их от противника. Большой полк повёл Снабдя, правое крыло - Шуба, левое отдали Лихорю.

Многие казанцы выехали на верблюдах, надеясь вспугнуть ими русских коней. Некоторые из тех же соображений затеяли бить в колотушки, застучали железом. Но всё оказалось тщетно. Под первым же натиском защитники города не устояли, бросились кто куда.

На сей раз Юрий не отказался войти в уцелевшую крепость. Здесь не было каменных зданий. В большую, видимо, начальственную избу к нему привели связанными двух булгарских владетелей, Осана и Махмет-Салтана. Оба обещались выплатить пять тысяч серебряных рублей и принять московского чиновника для сбора дани. Юрий оставил им из нижегородских наместников Григория Владимировича.

Затем войско в тех же лодьях подошло к устью Камы, взяло Жукотин и Кременчуг. Князь не вникал в боевые действия, полагался на Красного-Снабдю и Шубу.

–  От побед ты мрачнеешь, Юрий Дмитрич, - заметил как- то Снабдя на одном из ночлегов.

Князь заворочался в походной постели:

–  Ох, не люблю я войну!

–  Война кровью красна, - сказал из своего угла Шуба.
– Слава Богу, не междоусобная!

–  Такой не перенесу!
– убеждённо произнёс Юрий.

И тут же забыл о своих словах, погрузясь в глубокий сон.

Увидел себя на белом коне, на Торговой площади у Кремля. Похожий на него молодец в лихо заломленной шапке, с весёлой косинкой в правом оке, - Юрий знал: перед ним - старший сын, - подъехал на арабском скакуне, дыша вином, крепко обнял, обрадовал: «Наша взяла! Отныне ты - главный в Рюриковом роду, ты - великий князь всея Руси!» Юрий огляделся: «Я?» А вокруг тишина: люди не приветствуют, улицы пусты. Вот он, новоиспечённый государь, уже в соборе Успения, в золотом венце. А вместо митрополита в белом клобуке незнакомец бессмысленно улыбается. «Кто ты?» Вокруг слышатся голоса: «Блаженный Николенька! Юрод Кочан!» Юрий ошеломлён: «Как ты здесь? Из Новгорода! Давно преставился!» Юродивый отвечает: «Не я. Не я. Сам преставишься. В великокняжеском венце - смерть твоя!» И подаёт монету с Юрьевой головой, под коей надпись: «Царствие его да продлит Божья милость». Зачем же смерть? А из-за плеча голос Ивана Всеволожа: «Всему на Земле есть конец». Так ведь не всё ещё. Только что дошёл через реки крови. Справедлив должен быть даже и земной конец.

Красный-Снабдя разбудил:

–  Ужас, как кричишь, княже!

10

Комната для великокняжеских размышлений

и бесед - один на один или один на двое - стала использоваться всё чаще. Со времени возвращения Юрия из победоносного булгарского похода встречи с государем-братом с глазу на глаз сделались привычными. Вырос, не по делам возвеличился мужественный образ младшего в глазах старшего. «Ты, Гюргий, мощная, окрепшая десница моя!» - обнял со славой вернувшегося Василий. И закрепился в таком убеждении. Юрий не разубеждал. Хотя не приписывал себе воеводских заслуг в войне с булгарами, однако со скромным молчанием принимал похвалы. Сам не ведал, зачем: то ли они были до того безразличны, что ничего не хотелось оспаривать, то ли частые советы с братом в качестве как бы его соправителя скрашивали постылое Юрьево одиночество.

На сей раз речь шла о деле - важнее некуда. Много произошло перемен за истекший год. Во-первых, пришла скорбная весть из Твери. Великий князь Михаил, что был, под стать своему исконному противнику Донскому герою Дмитрию, и высок, и дороден, вдруг стал, как тень, - бледный, слабый, едва передвигающий ноги. Последнее время он вёл себя тихо и дружественно с Дмитриевым сыном Василием. Соперничество Твери с Москвой сходило на нет. Московляне могли искренне пожелать выздоровления шестидесятишестилетнему тверскому соседу. Но пришла скорбная весть о его кончине! Вышел к народу, преклонил голову: «Иду от людей к Богу, братья! Отпустите с благословением». Все, рыдая, воскликнули: «Господь благословит тебя, князь добрый!» Удалился в Афанасьевский монастырь и, приняв постриг, скончался.

Вторая же весть была не столь скорбна, сколь значительна. Разбитый вкупе с Витовтом беженец Тохтамыш искал укрытия в Сибири. Оттуда послал бывшему своему покровителю, а потом недругу Темир-Аксаку покаянное предложение: союзно ударить на Эдигея, так занёсшегося в Больших Сараях, что и «владыка мира» стал ему нипочём. Великий завоеватель рад был использовать одного своего бывшего ставленника против другого.

Василий довольно потирал руки: «Им не подраться, нам не посмотреть!» Но посмотреть не пришлось. В дальних далях Сибири Тохтамыш неожиданно скончал свои дни. Известие о его конце было тут же сопровождено другим, не менее важным: в городе Отраре, что в середине Азии, в разгар подготовки похода в Китай, внезапно умер владыка мира Темир-Аксак. Два враждующие гиганта, оба, каждый по-своему, враждебные Московскому государству, исчезли с лица земли. Остались менее значительные, но не менее страшные - Эдигей и Витовт. Последний, только что наголову разбитый первым, постепенно приходил в чувства.

–  Не ждал от тестя такого промаха, - прошёлся взад-вперёд государь-братец, имея в виду битву на Ворскле.

–  Иван Всеволож рассказывал, - вспомнил Юрий, - будто бы польская королева Ядвига, хвалящаяся своей проницательностью, предупреждала Витовта о поражении.

–  Тесть мой не суеверен, - остановил похаживание Василий и сел за стол.

–  Чую, ты новое думаешь поручить мне, брат?
– поднял Юрий вопрошающий взор.

Василий откашлялся.

–  Боюсь, Гюрга, когда узнаешь, не лишился б рассудка, - молвил он, загадочно ухмыляясь.

И вправду, как бы из таких опасений, государь издалека повёл речь о том, что Орда, которой давно уж не платим дань, снова хочет поставить на колени Москву испытанным Батыевым способом. Смерть пьяницы Тимур-Кутлуга ещё более укрепила власть темника Эдигея. Он сделал великим ханом своего двуродного брата Шадибека, тоже любителя пиров и удовольствий, чтобы ещё успешнее властвовать от его имени.

Юрий устал от головоломок. Нетерпеливо спросил:

–  Чем хочешь напугать меня? После Мамая, Тохтамыша, Темир-Аксака не Эдигеем ли?