Пленница Белого Змея
Шрифт:
Он вдруг увидел себя и брата со стороны: зареванные испуганные дети зачарованно смотрят на светящихся бабочек, и на их лицах медленно высыхают потеки слез.
— Это… это невероятно, — прошептала Брюн, и Эрик увидел, что в ее глазах появился влажный блеск. — Это волшебно.
Она обернулась к Эрику и проговорила:
— Спасибо, что показал мне это.
И теперь в ее голосе не было ни страха, ни досады, ни горечи. Только любовь и благодарность.
Эрик постучал в дверь комнаты Брюн поздним вечером, когда все обитатели дома уже спали. Брюн только что вышла из ванны и, услышав стук, вдруг испугалась:
В тот же миг она назвала себя набитой дурой. Ведь Эрик не раз видел ее и растрепанной, и несчастной, и больной. Хуже от этого не стало. Если сейчас он здесь — точно не стало.
Они несколько минут стояли на пороге, молча глядя друг на друга, и Брюн со сладким ужасом понимала, зачем он пришел. Мать сказала бы, что такие вещи порядочные люди делают только после свадьбы, но сейчас, в эту минуту, никакие правила уже не имели значения. В груди вдруг стало тесно и горячо, к щекам прилил горячечный румянец, и Брюн едва слышно промолвила:
— Я думала, ты уже спишь, — и в тот же миг поняла, что сморозила очередную глупость. Эрик только улыбнулся — мягко, почти смущенно.
— Нет, — сказал он. — Не спится что-то.
— Мне тоже, — проговорила Брюн. — Мне…
Она не успела договорить: Эрик каким-то быстрым, неуловимым движением буквально сгреб ее в объятия и, втолкнув в середину комнаты, запечатал губы поцелуем.
Это было совсем не так, как той ночью на конспиративной квартире Альберта. Сейчас рядом с Брюн был мужчина, который твердо и уверенно брал свое себе, не оставляя никаких сомнений в том, что Брюн теперь принадлежит только ему, и он никому и никогда ее не отдаст. Это была сила и воля, и Брюн послушно покорилась ей, с удивлением понимая, что наслаждается каждой минутой. Маленькая и робкая в руках большого и властного человека, она не была ни жертвой, ни рабыней, ни пленницей Белого Змея — Брюн стала тем, кого нужно любить, беречь и защищать. Брюн прильнула к Эрику всем телом, словно хотела слиться с ним в одно существо, и с такой же жадностью откликнулась на поцелуй.
Сорочка скользнула вниз по плечам, и Брюн неожиданно вздрогнула, пытаясь подхватить ее каким-то стыдливым девичьим движением. В этот миг они с Эриком будто опомнились, очнулись ото сна. Волна безумия схлынула с них, и некоторое время они молча стояли, не размыкая объятий, а потом Эрик негромко сказал:
— Прости. Со мной иногда так бывает.
— Как? — выдохнула Брюн, каким-то чутьем понимая, что именно он имеет в виду.
— Безумно, — выдохнул Эрик в ее влажные волосы за ухом. — Кровь Белого Змея иногда делает меня сумасшедшим. Все должно быть по-другому.
Он выпустил Брюн и открыл окно. В комнате сразу стало свежее — ночной ветерок принялся играть с занавеской, из сада долетели звонкие голоса цикад, и Брюн подумала, что Эрик прав. Все должно быть по-другому.
Это ведь был не сон. Сейчас ей стало жутко. По спине пробежал озноб, а сердце забилось так, словно хотело вырваться. Но грудь наливалась томительной приятной тяжестью, а в низу живота медленно, но верно нарастало тепло.
Эрик приблизился и каким-то очень нежным и трогательным жестом дотронулся до волос Брюн. От него снова пахло одеколоном с османтусом, как и в первый вечер, но сейчас этот запах не пугал и не раздражал. Эрик осторожно вытянул длинную шпильку, которой наскоро были подхвачены влажные пряди. Пропустил между пальцами кудрявые локоны.
Брюн казалось, что она сейчас взлетит.
— Тебе страшно, — негромко сказал Эрик, легонько погладив Брюн по плечам.
— Чуть-чуть, — откликнулась Брюн. — Немножко…
На этот раз в поцелуе не было ничего от недавней испепеляющей страсти и властной алчности — только
Дуновение ветра скользнуло прохладным языком по разгоряченной спине. Брюн вздрогнула и почувствовала, что чужие руки осторожно опускают ее на кровать. На миг ей показалось, что она задыхается. Эрик с той же осторожностью избавил ее от сорочки и склонился над Брюн, покрывая быстрыми, почти невесомыми поцелуями шею и грудь. Брюн обхватила его за плечи, то ли стремясь оттолкнуть, то ли наоборот, желая приблизить к себе. Поцелуи из легких, почти невесомых снова стали жадными и обжигающими, Брюн услышала чей-то негромкий стон и с удивлением поняла, что он сорвался именно с ее губ, что жар в ее теле нарастает, и ей хочется большего. Не просто долгих ласк, от которых она почти теряла сознание от наслаждения — большего.
Соединиться с человеком, которого она любит. Стать с ним одним целым.
Брюн поняла только сейчас, что чувство, наполнявшее ее все это время, было именно любовью. Не благодарностью и нежностью, а чем-то выше, больше и сильнее любой благодарности и нежности.
— Да, — хриплым от желания голосом промолвила она, когда Эрик отстранился и опустил ладони на ее колени.
— Да, — сказал он.
Потом стало больно — настолько, что Брюн вскрикнула и дернулась в сторону, пытаясь вырваться из рук Эрика. Он удержал ее, негромко повторяя что-то ласковое и успокаивающее, а потом боль взорвалась яркой вспышкой и растаяла. Взгляд Эрика был темным и тяжелым, и Брюн, глядя в его глаза, видела свое отражение — оно дрогнуло и исчезло, когда Эрик одним плавным движением вошел в нее до конца.
— Все хорошо? — спросил он, улыбнувшись самыми краешками губ.
— Лучше не бывает, — откликнулась Брюн и повела бедрами, подаваясь навстречу. Она откуда-то знала, что и как надо делать. Ее вело что-то древнее, потаенное, и эта власть была сильнее Белого Змея.
Это было похоже на движение морских волн — сначала неторопливо, ласкающе, трепетно, а затем быстрее и быстрее, почти на грани, почти до боли, чтоб, едва не добравшись до пика, замедлить темп, вернувшись к прежней тихой размеренной нежности движений, объятий и поцелуев. Брюн хотела, чтоб так было всегда. Ей казалось, что Эрик чувствует каждую клеточку ее распаленного тела, сгорающего от желания в его объятиях — и она всеми силами души стремилась отдать ему всю себя, до последней капельки. Движения Эрика были то томительно неспешными, то нервными и резкими, Брюн до крови искусала губы, чтоб не кричать от мучительного наслаждения — и все-таки кричала, впиваясь пальцами в плечи Эрика, выдыхая его имя.
Это было настолько хорошо, что не могло быть правдой. И, когда в низу живота взорвался огненный шарик, а по телу пробежала сладкая судорога наслаждения, почти выбивающая дух, Брюн поняла, что это правда. И так будет всегда.
Это не сон. Это лучше любого сна.
На живот выплеснулось что-то горячее, и Эрик со стоном уткнулся влажным лбом в плечо Брюн. Несколько минут они молча лежали рядом, не разрывая объятий и стремясь продлить момент тихой нежности. Миновала буря, страсть притихла и улеглась, и остались только двое, искренне любящие друг друга.
За окном разлилась щелкающая трель ночной птицы. Эрик улыбнулся, накинул на Брюн краешек одеяла.
— У них тоже любовь, — заметил он и улыбнулся: — Вот и все, госпожа Шульц. Теперь вы моя и никуда от меня не денетесь.
— Я и не собираюсь никуда деваться, — рассмеялась Брюн. — Но и вы, господин Эверхарт, должны…
Снаружи что-то хлопнуло — звук был подозрительно похож на выстрел. Отец частенько хаживал пострелять уток у речки, Брюн и сестры иногда ходили с ним, так что ошибиться было трудно. Эрик поднялся с кровати, выглянул в окно и спустя несколько мгновений растерянно произнес: