Плохие слова
Шрифт:
Мне тебя очень жалко, и я хочу, чтобы на следующий год тебя не убивали.
Может быть, за год мы вместе что-нибудь придумаем.
А чтобы сегодня тебе было не так больно и не так страшно на кресте в пустыне, я по секрету скажу, что уже послезавтра ты воскреснешь, сядешь одесную Отца и снова будешь смотреть на нас сверху.
А я буду тебе молиться, и тогда, может быть, мой папа… тоже как-нибудь вернется… из того госпиталя…
Вдох, пауза, выдох
Впервые взять в руки эту книгу Евгения Леонидовича подвигли трагические события в семье и последовавшие за ними мучительные размышления о вечных вопросах, вплоть до сомнений в целесообразности своего дальнейшего существования. Евгений Леонидович
Финансовое образование и методичный склад характера склонили Евгения Леонидовича к чтению неторопливому и скрупулезному. Книга так и осталась лежать на столе, потому что гости или посторонние люди к Евгению Леонидовичу теперь не ходили, и стесняться было некого. Сроков ознакомления с материалом тоже, разумеется, никаких не было. И пустыми желтыми вечерами Евгений Леонидович тихо вчитывался в тяжеловесные строки, тратя на это примерно по полчаса в день.
Первую часть он преодолевал выборочно, с удовольствием прочитав разве что Бытие, Экклезиаста, Песнь песней царя Соломона и некоторые куски у Иеремии. Несмотря на то что боль утихла, жизнь вошла в новое русло и по-своему даже обустроилась, Евгений Леонидович не оставил монотонное вечернее чтение и добросовестно перечитывал списки утвари, похищенной врагами из Храма, или особенности тогдашнего бессмысленно сурового богослужения. Почерпнуть из книги что-нибудь действительно нужное он давно уже не надеялся и держал ее при себе, как держат громоздкий, не очень удобный, но любимый и привычный предмет вроде продавленного кресла.
Но несколько лет спустя первая часть завершилась и началась вторая, и вечернее спокойствие Евгения Леонидовича оказалось нарушено. Бухгалтерский ум, привычно сводящий дебет с кредитом во всем, к чему бывал направлен, воспротестовал от многочисленных нестыковок в столь важном документе.
Кредит решительно не сходился с дебетом. Иногда Евгению Леонидовичу хотелось взять карандаш и перекрестными проводками указать на явные расхождения, или даже внести поправки, как если бы он проверял годовой баланс у нерадивого коллеги. Матфей показался ему не слишком наблюдательным, Марк — просто-таки малограмотным, Лука — чрезмерно велеречивым. И только Иоанн с органно-торжествующей вступительной нотой «В начале было Слово, и слово было у Бога, и Слово было Бог» произвел впечатление и заронил мысль о том, что все прежние расхождения могли на самом деле оказаться мнимыми, а баланс составлен необычно только потому, что предназначен к сдаче в какие-нибудь особые инстанции непрямого подчинения. Евгений Леонидович вернулся к Матфею, а затем и к остальным свидетелям описанных событий. Собственно, свидетелями теперь ему казались только Марк и Иоанн. Матфей явно всего лишь отредактировал простодушного Марка, а Лука и не скрывал, что выполнил работу на основе имеющихся в его распоряжении первичных материалов.
Евгению Леонидовичу показалось, что при некотором изменении системы координат многие прежние недочеты получили бы объяснения, как если бы традиционный баланс составили в системе ГААП. Желая добиться полной ясности, он снова взялся за Матфея, потом за Марка, и так еще несколько раз подряд, и только потом перешел к Посланиям и Откровению.
Примерно тогда же в книге зарубежного автора Евгений Леонидович прочел о человеке, который хотел научиться дышать так, чтобы все время незаметно для себя проговаривать при каждом вдохе и выдохе Господню молитву, но у которого ничего не выходило. Уточнив текст молитвы, Евгений Леонидович попытался сделать то же самое, и у него неожиданно все сразу получилось. Короткая молитва поместилась в один длинный вдох, разделенный на пять почти одинаковых маленьких отрезков дыхания, и такой же неспешный непрерывный выдох. Пораженный легкостью решения задачи, Евгений Леонидович снова обратился к зарубежной книге и отнес проблемы ее персонажа к языковым трудностям. Видимо, текст молитвы на ином языке оказался намного короче или длиннее человеческого дыхания и не так накладывался на вдох и выдох, как вышло у него. И Евгений Леонидович, с легкостью приобретший то, что никак не давалось другому, стал время от времени пропускать сквозь свое дыхание эти несложные слова. При этом он не испытывал никаких религиозных чувств, не задумывался о спасении души и часто даже о смысле произносимых, точнее говоря, продыхаемых слов; это выходило у него рефлекторно, так же, как некоторые люди щелкают пальцами только потому, что умеют это делать. Обычно Евгений Леонидович никогда не произносил этих слов вслух, тем более в церкви.
В церкви он вообще был за свою жизнь всего несколько раз, стыдливо избегая при этом массовых молений и общения со служителями. Узнавая в некоторых иконах и фресках героев своих вечерних чтений, Евгений Леонидович сдержанно радовался, как будто увидел по телевизору не слишком близких знакомых.
Перемены, произошедшие в стране, не сразу затронули Евгения Леонидовича. Сначала в его жизни ничего не поменялось, потом трест закрыли, и Евгений Леонидович потерял работу и некоторое время даже бедствовал. Потом большой опыт, кое-какие связи и умение не очень быстро, но основательно усваивать все новое и нужное, помогли устроиться, а потом и сделать приличную карьеру в финансовой компании. Незадолго до банкротства, судебных дел и арестов ему снова повезло — вместе с верхушкой прежней компании у него получилось удачно перейти в нефтяную отрасль. У Евгения Леонидовича стало гораздо меньше свободного времени, зато появились новая квартира, новая мебель, автомобиль и, наконец, женщина.
В новом современном кресле оказалось совершенно неудобно сидеть подолгу и тем более читать книгу, да к этому времени Евгений Леонидович постепенно оставил эту привычку, и если открывал старый том, то скользил взглядом поверх страниц, а мыслями был далеко. В новой же квартире старая привычка прекратилась совсем, так же как и многие другие его старые привычки. Взамен них появились новые, более принятые в их кругу. В доме теперь снова бывали люди, и старый, некогда полузапрещенный, а ныне едва ли не модный фолиант снова был спрятан в задние ряды книг. Держать книгу на видном месте, но не читать ее казалось Евгению Леонидовичу неправильным, так же как на ночь оставлять на рабочем столе важные бумаги, вместо того чтобы прятать их в сейф.
Однажды в поездке, в гостинице, он заглянул в другую такую же книгу, которая оказалась в его номере в числе десятка совершенно новых, но случайно подобранных книжек, но желания прочесть хотя бы несколько строк он не почувствовал, захлопнул обложку и торопливо поставил книгу на место. Почти все тексты истерлись из памяти Евгения Леонидовича, а общее воспоминание о прежних чтениях теперь имело легкий и печальный привкус очень долгого, но в итоге успешного выздоровления. Так бывший больной с удовлетворением вспоминает свои первые шаги на костылях и тихую радость в связи с каждым новым вернувшимся ногам движением.
А вот произносить одним выдохом молитву Евгений Леонидович не разучился. Этот нехитрый навык оказался гораздо более стойким, чем многие прежние привязанности, таким же стойким, как, например, умение плавать или кататься на велосипеде. Пригодился, правда, этот навык Евгению Леонидовичу всего один раз. Его дыхание оказалось в тот момент недостаточно продолжительным, и на правильный пятисложный выдох воздуха не хватило, и последнее слово скомкалось, но все равно этот выдох был очень важным в жизни Евгения Леонидовича, последним.
Отец Михаил
С признательностью
отцу Алексею Кузнецову
за помощь и благословение
В бане завелись клопы, будь они неладны.
Ползают по полкам, таятся в углах. Когда топим, уходят, потом снова появляются. Пробовал закрывать заслонку, выкуривать дымом — не помогает.
Сосед Яков Никитич говорит, что он своих клопов вывел.
Поделился отравой.
Александра Филипповна, грузно прислонившись к перилам, стоит на крыльце, смотрит на мои приготовления. Заливаю кипятком соседский порошок, размешиваю палочкой. Кружатся в ведре соринки и нерастаявшие комочки.