Площадь отсчета
Шрифт:
— Катиш!
Она соскочила так же быстро, отбежала в угол комнаты, топоча по балетному, хитро выглянула из–за портьеры.
— Сейчас я велю чаю….
— Нет времени, нимфа! — воскликнул генерал. — Чаю напьемся у Майкова. Давай–ка лучше чего послаще… — он был явно настроен по–боевому.
— Ах вот вы какой, Михал Андреич, — хохотала Катиш, закидывала головку, показывала острые белые зубы, — с утра бы вам пораньше безобразничать! Сейчас я поставлю в вазу эти чудные розы…
— Да потом поставишь, потом успеешь, — ласково бурчал генерал, снимая через голову орденскую ленту. Катиш скакала на мысочках вкруг него. — Да помоги же мне, коза!
Не успела она взяться за ленту, как в дверь постучали. Это был не просто
— Кто здесь? — тоненьким голосом спросила Катя.
Голос за дверью был на удивление бесцеремонным.
— Его высокопревосходительство! Срочно!
Милорадович обеими руками водворил орден вместе с лентой на место и распахнул дверь. На пороге топтался огромный жандарм в полной форме. Катя в испуге попятилась к окну. Она только услышала в ответ на быстрый вопрос генерала какое–то невнятное бормотание и только поняла: «…московцы… Шеншина и Фредерикса!» — чушь какая–то.
— Катиш, — не стесняясь жандарма, крикнул Милорадович, — до вечера, душа моя!
Его вынесло на лестницу в одну секунду. Катя изумленно подскочила к окну и увидела, как Михаил Андреевич с жандармом, придерживая шпаги, мчались бегом к полицейской карете, которая тронулась с места так скоро, что лакей на ходу уже захлопнул за ними дверцы и еле успел вскочить на запятки. Раздалось ржанье, щелканье бича, и карета унеслась в сторону набережной. Катя стояла, прижавшись лбом к стеклу. Ему важнее его дурацкая служба! Ей было обидно до слез.
НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ РОМАНОВ, 9:30 УТРА
Отправив Мишеля в артиллерию, Николай перевел дыхание. Ежели закончится только этим вздором, может быть, и напрасны были все опасения. Цель заговора, о котором говорилось в донесениях Дибича и Аракчеева, пока что ускользала от него. Если генералы хотят посадить на престол Константина, они уже имели время понять, что насильно этого сделать не удастся. Даже ежели они захотят двинуть оставшуюся тяжелую фигуру — матушку, то каким образом они планируют сохранить хотя бы видимость законности? Донесение Ростовцева, поначалу оставленное почти без внимания (уж очень жалок этот заикающийся мальчик), все–таки занимало его мысли. Чего же они добиваются — это если отбросить какое–то сведение личных счетов? Николай сейчас понимал, что волнения последних дней и особенно ночи совершенно опустошили его мозг. Его мучила непереносимая тяжесть умственного услия — думал, как будто тяжелые камни ворочал. Да и думать было особенно некогда — он пытался решить целый ряд практических вопросов. Он принял митрополита, снабдив его копиями манифеста для распространения по церквам. За ночь не успели напечатать довольно копий, и было послано в типографию. Продолжали представляться придворные, каждому надо было кивнуть, назвать по имени, у каждого в глазах был вопрос. На него смотрели испытующе, и это просвечивало сквозь все дежурные изъявления преданности. Слова! Главное — не показывать собственных сомнений, думал он, заставляя себя смотреть в глаза противникам. Противники были сейчас — все. Научиться смотреть так, чтобы они отводили взгляд первыми.
Вдруг он увидел, что кто–то решительно расталкивает хвост дворцовой очереди. Это был генерал–майор Нейдгарт, начальник штаба гвардейского корпуса. Его сейчас очевидно не заботил этикет, и выкрикнутое им французское «Сир!» прозвучало грубо: «Сир, на одну секунду! Срочно!»
Николай отошел к дверям вместе с генералом.
«Ваше величество, — на одном дыхании, по–французски рапортовал Нейдгарт, — Московский полк в полном восстании, Шеншин и Фредерикс тяжело ранены, мятежники идут к Сенату, я едва их обогнал, чтобы донести вам об этом», — и замолчал, вытирая пот со лба, со страхом глядя в светло–серые, с ободком, глаза нового царя. Он ждал приказаний.
— Отправляйся в конную гвардию, генерал, пусть седлают и готовятся выезжать.
— Как насчет первого Преображенского батальона?
— Пусть выходит, я пошлю к ним Стрекалова. С богом, Нейдгарт.
Тот, уже звякая шпорами, бежал вниз по Салтыковской лестнице. Он забыл поклониться. Николай подозвал дежурного генерала и отправил его к преображенцам. И тут была важная мысль, которая решила для него все: «Ты всегда хотел быть солдатом — воюй. Не будь генералом в штабе, твое место — на поле боя». Он одернул мундир, прошел, не отвечая на вопросы и поклоны, сквозь толпу придворных, в смежном зале, где никого не было, быстро перекрестился и пошел дальше все убыстряющимся шагом. Он спешил на половину императрицы, где была жена. Громко тикали уходящие секунды — или это просто сердце стучало. Мария Федоровна и Шарлотта, уже готовые к молебну, пили чай со старшими фрейлинами. Их нельзя было напугать.
— Я нужен в Московском полку — я ненадолго.
Женщины кивали и улыбались, задавали какие–то вопросы (он не понял ни слова), видел только родные глаза Шарлотты.
В передней, на счастье, попался командир кавалергардов генерал–адъютант Апраксин.
— Полк ко мне! — не останавливаясь, скомандовал Николай, проходя мимо отдававшего честь генерала.
Машина была пущена в ход. Он чувствовал, что, как только он начал двигаться, вокруг него сразу возник какой–то бурун, который вовлекал в движение остальных. Славно! Он, не оглядываясь, слышал за собой быстрые шаги — за ним поспешал генерал–адъютант Кутузов. Навстречу по лестнице пыхтел, поднимаясь, генерал Воинов.
— Ваше величество, — начал тот, разводя руками, — эти негодяи… как Бог свят…
Еще две недели назад он ходил перед ним гоголем, как Милорадович, и у него была гвардия в кармане. «Так в кармане или в заднице у тебя гвардия», — захотелось спросить. Николай на ходу оборвал эти глупости.
— Место твое не здесь, Воинов, а там, где войска, тебе вверенные, вышли из повиновения!
Генерал закрыл глаза, кланяясь.
Николай, весело стуча сапогами, придерживая шпагу, бежал по лестнице. За ним частил, но не отставал маленький толстый Кутузов. Не оглядываясь, бросил ему: «Молодец, голубчик! За мной!» Они оказались на главной дворцовой гауптвахте, куда — как счастливо — только что вступила девятая егерская рота лейб–гвардии Финляндского полка. Этих он знал, и знал хорошо.
— Караул, в ружье! — крикнул Николай еще в дверях. Люди моментально построились, отдали честь — его напор сообщался им. Во всяком случае, с этими все было в порядке. Их радовало, что именно их собственный дивизионный командир стал императором — лица были восторженные, стояли идеально. Ротный, капитан Прибытков, сиял как начищенный самовар. Николай прошел по фронту.
— Ну что, присягали мне?
— Так точно… ваш…ваш…во…во…ство!
— А знаете, что брат мой Константин Павлович по своей точной воле отрекся от престола и передал его мне?
— Ур–ра!!!
— Вот что, ребята, — рота затихла и так и ела его глазами, — московские шалят; не перенимать у них и свое дело делать молодцами.
— Ур–ра!
— Ружья заря–жай!
Быстро замелькали руки в строю.
— Есть!
— Рота вперед, скорым шагом — марш, — скомандовал Николай и повел караул левым плечом вперед к главным воротам дворца. Он был счастлив. У него не было высоких мыслей по этому поводу. Он не думал, что это — его Тулон. За ним четко, как на параде, печатая шаг, шли солдаты, он мог сейчас повести их куда угодно, взять Париж, если понадобится. Он шел в темно–зеленом с красным измайловском мундире, в треуголке с белым плюмажем, и ему совершенно не было холодно.