Площадь отсчета

Правда Мария Владимировна

МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ РОМАНОВ, 10 УТРА

Мишель даже и не подумал удивляться — он сам говорил Нике, что во время второй присяги беспорядков не избежать. Однако сейчас он был совершенно уверен в себе: после очевидного успеха у артиллеристов приструнить Московский полк не составит большого труда. Досадно, что пришлось тащиться через весь город — с Преображенского плаца аж к Семеновскому мосту. По дороге адъютант Вешняков донимал его расспросами, поскольку, промотавшись вместе с ним полтора раза из Варшавы и обратно, бедняга вообще не мог понять, что происходит. Мишель уже готов был подробно изложить ему свою точку зрения на поспешность — как он по–прежнему думал — первой присяги, как тут

же прикусил себе язык. Это он мог рассуждать, прав или неправ был брат Николай Павлович и как надобно было себя вести брату Константину Павловичу. Но это он! А Вешняков не должен был слышать слово «неправ» о новом государе. Удивительно все–таки: гвардейский полк — и такое явное неповиновение! Кто, интересно, поднял руку на полковника? Впрочем, сейчас в Московском полку было спокойно. Как выяснилось, те четыре роты, которые нынче были выстроены во дворе, только что вернулись с караулов и при мятеже не присутствовали. Перед солдатами взволнованно расхаживал генерал Воинов, которого перед этим турнул из Зимнего Николай Павлович, священник стоял рядом с генералом и, по всей видимости, был готов начать обряд присяги.

— Вот полюбуйтесь, Великий князь, — сетовал Воинов, — эй, Колесников! Ко мне! — из строя вышел небольшого роста солдатик без кивера с перевязанной головой, — извольте удостовериться, как его отделали мятежники! Знамя полковое не хотел отдавать.

— Молодец, Колесников! — похвалил Мишель. Пока генерал сбивчиво рассказывал, что случилось в полку, Колесников стоял, отрешенно моргая светлыми ресницами, как будто бы речь шла совсем не о событиях, в которых он участвовал час назад. В строю узнали Мишеля — солдаты недоуменно перешептывались. «А че он был в оковах? Ничего и не в оковах!» — услышал Мишель и понял, что теперь настала его очередь говорить.

— Солдаты, вас гнусно обманули, — начал он речь, которая уже с успехом произносилась в конной артиллерии. На этот раз он был спокойнее и красноречивей, к тому же для удобства он обращался к солдату Колесникову, который слушал внимательнее всех, часто кивая обвязанной головой.

— Ну что, ребята, согласны ли вы теперь по долгу своему присягнуть законному государю русскому, императору Николаю Павловичу?

— Рады стараться, — дружно выдохнули солдаты. Это вдохновило Мишеля.

— А чтоб доказать вам, — воскликнул он, — что вас обманывали и что от меня вы слышали одну сущую правду, я сам вместе с вами присягну!

Это предложение привело московцев в восторг. Еще немного — и шапки полетели бы в воздух. Велев офицерам, повторяя слова присяги, ходить по рядам, чтобы следить за усердием нижних чинов, Мишель сам стал возле священника и тут же, во дворе, вместе с солдатами принес присягу. Успех был полный — он сам расчувствовался почти до слез.

— Теперь, ребята, — окрыленно продолжал он, — если нашлись мерзавцы, которые осрамили ваш мундир, докажите же, что между вами есть и честные люди, которые присягали не понапрасну и готовы омыть это посрамление своею кровью; я поведу вас против вашей же братьи, которая забыла свой долг!

Громовое «ура» раздалось из тысячи глоток, и все четыре роты в идеальном строю выступили из казарменных ворот, откуда Мишель вдохновенно повел их по Гороховой к Сенатской площади — повел в полном смысле этого слова. Среди всех его переездов с прибытия в Петербург у него даже не было верховой лошади.

МИХАИЛ АНДРЕЕВИЧ МИЛОРАДОВИЧ, 10 УТРА

Пробиться куда–то по утреннему кишевшему народом городу на тяжелой полицейской карете не представлялось возможным, и генерал Милорадович вместе с молоденьким адьютантом Александром Башуцким перебрались в легкий санный возок. Они ехали на Петровскую площадь, где, по сведениям, уже находился мятежный Московский полк. Милорадович был вне себя — он должен был немедленно показать мальчишке–царю, как он в момент

уймет начавшееся безобразие, но народу скапливалось все больше и больше — люди так и перли на площадь, откуда неслись нестройные крики: «Ура, Константин!» Канальство! Канальство! Так опростоволоситься! В какой–то момент, когда уже показался памятник Петру, под которым действительно чернела толпа военных, лошади стали.

— Эй, пропусти! — кричал Милорадович, но никто и не думал расступаться перед его скромным возком. — Ваше превосходительство, вернемся, — шептал Башуцкий, — кто знает, что у них на уме?

— Да что бы ни было — разберемся, — отвечал Михаил Андреевич. Его раздражали эти дурно одетые люди в русском платье, которые не обращали никакого внимания на его мундир и регалии. — Эй ты! — обратился он к здоровенному мастеровому, который стоял, тупо оглядываясь по сторонам, прямо на пути его лошадей, — посторонись!

Парень лениво обернулся. Его лоснящееся рябое лицо с заплывшими глазами–щелочками не выражало ни единой мысли.

— Посторонись! — гаркнул Милорадович, — что не видишь, кто я, балда!

— Хто ты? — медленно спросил тот. И тон, его и тыканье взбесили генерала донельзя.

— Я генерал–губернатор Петербурга! Шапку долой, быстро!

— Да плевать мне, что ты анарал, — отвечал парень, выматерился и сплюнул в грязь. Он уже успел похмелиться с утра, на площади кричали про свободу, а этот генералишка в блестящих звездах не внушал ему ни малейшего почтения, — перед каждой б… шапку ломать…Обойдесся!

— А ну–ка, давай его кнутом! — бесился Милорадович. Но и противник его был зол.

— Кнутом! Много вас тут, кнутом, я в гробу тебя видел, курву, кнутом! — с этими словами парень взялся за поводья. Рядом толпились такие же, как он, плохо одетые люди, которые явно наслаждались поединком своего товарища с генералом. Двое в военной форме, красные и расхристанные, подскочили на помощь.

— Анарал, шельма, — слышалось со всех сторон, — раскричался здесь! Покричи- покричи, пока не наваляли! Мало ты на нас кричал!

— Ваше превосходительство, не спорьте с ними, — испуганно бормотал Башуцкий, — ну их к черту… Стой, куда лезешь!

— Свобода, братцы! — орал солдат, — давай–ко вывернем звездатого! Берись дружно! — несколько крепких рук раскачивали возок.

— Отойти немедленно! — кричал Милорадович, но его уже никто не слушал. В то же мгновение их вывалили в грязь, он упал на бок, кто–то тащил его за воротник, он слышал треск рвущейся ткани, его пинали.

— Назад, сволочи! — прохрипел Башуцкий. Вдруг стало тихо и их оставили в покое. Милорадович, грязный, бледный от ярости, поднялся на ноги. Над ним стоял адъютант с поднятым пистолетом. Враги бесследно растворились в толпе.

— А пистолет–то… того… не заряжен, — тихо сказал Башуцкий. По его лицу тек пот.

— За мной! — крикнул Милорадович, громко, как на поле боя, — за мной, во дворец… сейчас мы им покажем!

Они бежали по улице друг за другом, трусцой, на них оглядывались, но такие мелочи сейчас уже никого особенно не удивляли. «Ура, Константин! — кричали под памятником. — Ура, свобода!»

НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ РОМАНОВ, 10 УТРА

Съезд ко дворцу уже начинался, площадь была густо усеяна народом, вестовые подъезжали один за другим. По всем сведениям, у памятника Петру собралось около тысячи человек, и ожидались еще мятежники. Одной ротой их не возьмешь. Необходимо было ожидать, но при этом ожидать спокойно. Николай прекрасно понимал, что то, что делает он, точно так же становится известным у Сената на Петровской. «Если здесь, у Зимнего, возникнет недостойная суета, они узнают, что я испугался, — думал он. Сейчас ему мучительно не хватало сведений о противнике. — Присяга — только предлог, значит, надо понять, кто ими командует и каковы их требования. Что стало со старой доброй традицией посылать парламентеров? В конце концов — не я же начал!»