Площадь Соловецких Юнг
Шрифт:
– Ну вот и все. Теперь ты можешь, подруга, спать спокойно – ты не зря хранила свои записи. Уверяю тебя, старая бумага, что твой хозяин, как бы ему не хотелось скрыться ото всех, не будет забыт. Славы Пушкина я ему не обещаю, не могу гарантировать даже известности любой поп-пустышки, но пару десятков читателей в день обеспечить смогу. Ныне это в наших силах.
Дом престарелых на площади Соловецких Юнг продолжал преподносить сюрпризы. Слава знал уже почти все о тайной жизни его обитателей. Что драка старушки – божьего одуванчика и рыхлого неопрятного старика была вызвана его возмутительной попыткой занять ее место возле магазина, где старушка, потупив глаза, весь день стояла с протянутой рукой. Старушка,
Слава с трудом отбился, отказавшись нести возмездие, и обиженная нищенка пошла работать дальше, приласкав его напоследок – «Стоит тут, дармоед, постыдился бы»
Он знал, что калеки Светы есть старый поклонник, пылающий к ней пока что платонической любовью – странный мужчина средних лет, ходящий всегда в вязаной безрукавке, спортивных штанах с растянутыми коленями. Он выполнял обязанности чернорабочего, дворника, сантехника, электрика и исполнял всякие мелкие поручения. К старикам и старухам он относился, как к мальчикам и девочкам – плевался, если они пытались пройти вперед него в лифт, и ругался, и толкался. У него были короткие, светлые, но всегда всклокоченные и какие-то мутные волосы, глубоки редкие морщины на лбу и маленькие, всегда суетливо бегающие, хитрые глазки.
Он жил в доме призрения двадцать лет. Он поссорился с мамой, когда ему было восемнадцать, ушел из дома и пришел на площадь Соловецких Юнг, и остался тут навсегда. Слава знал, отчего в его глазах всегда плещется этакая веселая хитрость – он прекрасно устроился. Ел, пил и жил бесплатно, зато каждый месяц регулярно получал зарплату, которую совсем ни на что не тратил!! Старики и старушки умирали, оставляя ему в наследство кто кофту, кто пальто, кто халат, кто вот эти тренировочные штаны.
Свете он раз месяц дела предложение, от которого невозможно было отказаться – соединить не только его зарплату и ее пенсию, но и души с сердцами. За еду, жилье и одежду платить не надо – мы столько накопим!! Кричал он, обдавая девушку спертым теплым дыханием, и подпрыгивал от возбуждения. На что они накопят, не уточнял, видимо, накопление имело ценность само по себе. У него – в виду ценности для пансионата – тоже была отдельная комната, и все знали, что иногда Света к нему ходит. В такие дни кавалер наступал на горло собственной бережливости и мчался в магазин за водкой и банкой маринованных огурчиков.
Очевидно, что он пытался ее соблазнить, и очевидно, что у него ничего не получалось – поскольку после похода в магазин, через время, достаточное для распития поллитры, девочка – калека сползала на первый этаж, и садилась в холле, осоловевшая и румяная. Хотя вполне возможно, что все получалось.
Слава не удивлялся постоянному потоку хорошо одетых дам на второй этаж – колясочники принимали клиентов. Вполне возможно, что они обладали каким-то даром, но плата за него была чересчур жестокой – Слава видел только женщину издалека, но так и не нашел в себе силы к ней подойти. Возле телефона стояла блестевшая хромом коляска, над спинкой виднелись буйные черные кудри, к ним тянулся телефонный провод. Когда разговор закончился и коляска крутанулась, разворачиваясь, Слава увидел саму женщину – экстрасенса. Что-то маленькое, перекрученное, скособоченное, с желтым лицом и костлявыми ручками посмотрело на него – и ведь действительно, по позвоночнику заструились уколы холодных игл – и медленно укатило за стену.
Огромный старик по-прежнему приходил спросить,
Светловолосая Ася, подтверждая прогноз умудренного жизнью Кондрата, больше не появлялась, ежедневная пестрота мелких дел все больше затирала ту ночь – и постепенно облик девушки стал размытым и белесым, как ее же волосы. Иногда Слава чувствовал какое-то саднящее недовольство, но, по большому счету, все прошло безболезненно, а значит – хорошо.
Жизнь налаживалась. Ночевал он по – прежнему в директорском кабинете, хотя тот и погрозил пальцем, сопроводив этот жест залпом отборной, но добродушной армейской матерщины. «Устроил мне тут, властитель дум, оргию под пальмами. У хрыча весь давно небось ссохся, он от зависти чуть инфаркт не хватил – даже когда рассказывал, хватался то за сердце, то за штаны…» такова была суть директорских высказываний, если перевести их на русский. Слава улыбнулся и пообещал прекратить разврат под пальмами, тем более что в обозримом будущем ничего подобного не предвидится, а если уж случиться – дело молодое – то устроится где-нибудь подальше от чутких старческих ушей.
Один раз прискакал, дымя на ходу, как старый паровоз, начальник объекта, пожал руку, похлопал по плечу, прыгнул в машину, обдал сидящих у входа старичков сизым облаком удушливой вони – и только его и видели. Слава лишь головой покачал на такую проверку. По всему выходило, что платить им не собираются. Эта мысль несколько омрачила спокойную работу – но, с другой стороны, опыт существования без денег был, и немалый, так что расстраиваться по пустякам не следовало. К тому же каждая смена приносила все новые знакомства.
Кондрат в это время умчался за выпивкой – и тяжелая обязанность по поддержанию порядка среди старичков легла на крепкие плечи Славы. И вот он сидел в гардеробе, шумно хлебая борщ. В эту смену попались хорошие поварихи – они и готовили вкусно, и делились щедро. Слава уже справился с наваристой основой и принялся за солидный кусок мяса, не дожидаясь, пока он остынет, как его оторвало от еды вежливое покашливание. Слава поднял глаза, вытер рукой масляные губы, сыто рыгнул, не удержавшись, и только потом произнес.
– Я к вашим услугам. Покорнейше прошу. – и указал на стул.
Подошедший к нему мужчина, если и обалдел от несоответствия поведения и речи, виду не подал.
– Приятного аппетита, извините, что оторвал вас от трапезы…у меня к вам просьба… вы здесь отвечаете за тех, кто приходит?
Слава с удивлением посмотрел на крупного, сытого и холеного посетителя. От него парфюмерной волной веяло деловитостью и самодовольством. На толстом пальце, придавливая рыжеватые волосы, блестела массивная золотая печатка. Белый воротничок врезался в белую подбритую шею. Светлый плащ увеличивал грузную фигуру, легкое шелковое кашне допустимым беспорядком прикрывало безукоризненные поля костюма.
– Не за тех, кто приходит – в тон, поддавшись властному обаянию гостя, ответил Слава – в тех, кто себя начинает некорректно вести. Хамить, грубить, отрывать от важных дел.
При этих словах гость слегка изогнул бровь и повел глазом на недоеденный кусок мяса. Потом достал бумажник.
– Безусловно, ваши услуги будут вознаграждены. Мне нужно немного, сущий пустяк.
Вам знакома эта женщина?
Слава, скроивший равнодушную, даже кислую мину при виде портмоне, взял цветной снимок.
– Эта женщина в центре, что ли? Седая?
– Да, да, она самая.
– Да, видел. Не очень часто, но встречаю. Я, кстати, не пойму – она здесь живет? Что вы от нее хотите? Вы ее сын? Вы ее сдали в пансионат? И что вы хотите от меня?
Слава умел быть резким. Визитер посмотрел на него удивленно, подумал, достал из бумажника тысячу, подумал еще, достал вторую, положил ее рядом с тарелкой и только потом заговорил – мягко и, можно сказать, задушевно.
– Что вы, нет, как можно сдавать родителей в дом престарелых. Это позор, я считаю. Да, я ее сын. Но, кроме меня, есть еще пять детей…