Плоский мир
Шрифт:
— Это не надзор, я просто интересуюсь твоей работой. Она очень меня волнует особенно после того, как я узнал о пути, который ты избрал, впрочем, ладно, нам не стоит спорить о том же, о чем мы спорили утром. Позволь мне только приходить к тебе каждый день.
— Конечно.
Услышав согласие племянника, Николай Петрович примирительно зашелестел газетой, которую держал в руке.
— Что вы читаете? — осведомился Гордеев.
— Тебе интересно знать? Это новый номер «Тру-Фолс». Ты только посмотри… это ужас, что творится у нас, — Великовский заслонил страницей глаз Гордеева, и художник, проведя несколько раз головой туда-сюда, прочитал начало статьи; сообщалось в ней о таксисте,
— А я ведь слышал о Фрилянде. Это тот самый, который недавно ушел из вашего отдела.
— Ты слышал?
— Ну конечно. Я ведь разговаривал вчера с Застольным, он упоминал о нем. Ох, боже мой! — воскликнул Гордеев, перевернув страницу, — на фотографии он увидел вчерашнего таксиста, — и его я знаю. Он подвозил меня вчера.
— Ну и совпаденьице! Но ты только посмотри на эту морду, — Николай Петрович снова поднес газету к своему глазу и сам внимательно посмотрел, а потом вернул племяннику, — отъявленная свинья!
Как только Гордеев услышал эти два слова, ноги его сами собой, без всякого на то позволения хозяина, подняли тело из кресла и направились к линии двери.
— Простите, Николай Петрович, у меня есть важные дела, связанные с портретом. Мне снова придется походить по городу, — сказал он извиняющимся тоном.
— Что случилось?
— Ничего.
— Послушай, будь предельно осторожен. А то наткнешься на улице на такую вот свинью!.. С Софьей как-то был случай: она пошла к своей подруге посмотреть на коллекцию женских галстуков… — все остальное, что сказал ему вдогонку Николай Петрович, Гордеев не смог уже разобрать, ибо ушел из квадрата коридора; его бил озноб. Внизу он встретил Берестова, но как раз когда проходил мимо, тот закрыл глаз — толи это случайно вышло, толи Михаил, по какой-то неизвестной причине не хотел его видеть.
Только когда был уже на довольно длинной прямой от дома Великовского, Гордеев понял, что тело снова ему подчиняется. Как и в недавно виденном сне, он решил найти какой-нибудь институт или, на худой конец, школу, дабы расспросить об образовательной программе, но поостерегся брать такси, — а то слишком уж это было бы похоже на один фильм, который он посмотрел еще в раннем детстве и запомнил на всю жизнь, («Нескончаемый сон» из серии «Дом ужасов Хаммера» — название говорило само за себя, главный герой просыпался в собственном сне более десяти раз), — Гордееву неприятно было думать, что явь могла бы повторить сновидения или обратиться в них вовсе за счет его же собственных поступков. На школу он наткнулся минут через двадцать, но поскольку в городе их, скорее всего, было предостаточно, нельзя сказать, что Павлу так уж сильно повезло. Как только он увидел один из ее ярко-рыжих кирпичиков, со всех сторон окованный цементом, словно зуб — ортопедической пластинкой, — сразу мог судить, что плоскость этого здания воздвигли совсем недавно, и когда он зашел за главный вход, даже невзирая на то, что постоянно доводилось ему заслонять джутовую доску, скамейку или стол, Гордеев долго еще не мог побороть в себе ощущения, будто находится внутри пустого прямоугольника.
Повсюду шли занятия: когда он оказывался в очередном коридоре между двумя линиями дверей или поднимался на новый этаж, резкие голоса учителей давили на него с обеих сторон, и лишь однажды обнаружил он плоскость класса, в котором был один-единственный человек: пожилой учитель, сидевший за линией стола, — а школьников Гордеев так и не почувствовал.
— Если вы хотите что-то мне продать, можете убираться ко всем чертям — я все равно
— Успокойтесь, все в порядке. Я не коммивояжер. Я племянник Николая Петровича Великовского, приехал недавно и просто осматриваю здешние места.
— Ах… извините ради Бога. Понимаете, с этими челноками настоящая беда — мы уже хотим подавать заявление в милицию.
— Все настолько серьезно?
— Не то слово. Недели две назад к нам пожаловала дама, на вид очень приятная и безобидная, торговала ручками, маркерами и прочими письменными принадлежностями. Зашла в плоскость столовой — было два часа дня, а в это время народу там трын-трава, в особенности учителей, — все старалась всучить им какие-то ручки-корректоры, «одной стороной пишет, другой — стирает», ну что-то такое, и когда у нее ничего не вышло, с такой же милой улыбкой, как и раньше, ретировалась, — даже подозрительно, как это не забрала ее досада. Ну а минутой позже кассирша обнаружила, что у нее пропала вся дневная выручка.
— Не может быть!
— Да, да, поверьте. И самое главное, никто из нас до сих пор не может взять в толк, как это произошло: челночница даже не заслоняла трапециидальную кассу. И тем не менее это ее рук дело, кого же еще?
«А если это сделал какой-то школьник под влиянием образовательной программы?»
Гордеев не стал произносить свои мысли вслух, а повторил только, что не собирается ничего продавать.
— Ну, в таком случае… — учитель не договорил, и когда Гордеев загородил его своим профилем, развел только руками, подавая знак, что гость может располагаться здесь или где-то еще — как посчитает нужным.
«Так-так. Здесь меня не ждали и не готовились! Хорошо…» — как только художника посетило это соображение, он тотчас же решил придержать в секрете настоящую цель своего визита — вдруг ему удалось бы выяснить нечто любопытное, как знать? Внутренний голос подсказывал ему, что надо только верно повести разговор.
— Как вам наш город? Надолго приехали?
— Пока точно не знаю, — отвечал Гордеев; сделав несколько замечаний по поводу того, что ему довелось уже здесь увидеть, он как бы невзначай перевел разговор на своего дядю, но к его удивлению учитель отреагировал на это лишь пожатием плеча и заявил, что, конечно, знает Великовского, но видел-то его всего раз в жизни.
— Но ведь это же маленький город. Должны были бы больше. Вы недавно здесь живете?
— Очень давно — почти с самого рождения.
— А я думал, Великовский у всех на слуху. И на виду.
— Выходит я — исключение.
Гордеев, озадаченный, смолк. Ни слова об образовательной программе! Очень странно! Пока он думал, что бы еще сказать, учитель все шуршал страницами и, по всей видимости, даже водил по ним крылом носа, ибо шорохам бумаги сопутствовало еще и неприятное фырканье.
Художник нашел на окно; аккуратный, словно циркулем проведенный солнечный диск, превратился в нимб.
— А что вы проверяете?
— Школьные сочинения.
— Вы преподаете русский язык и литературу?
— Да, в шестом классе. И результаты прямо-таки скажем не очень. Но вот это, — Гордеев догадался, что учитель потряс над головой одной из тетрадей, точно хотел за что-то проголосовать, — это требует особого внимания, потому как я не видел ничего более искреннего и устрашающего одновременно. Знаете чье оно? Одного малого, который настолько дотошен — (в первую очередь в общении с однокашниками, а потом уже в науках, и это не слишком-то похвально) — что его, в конце концов, жутко невзлюбили. Кроме того, он склонен понасмешничать и поиздеваться.