Плоский мир

Москвин Евгений

На следующее утро Гордеев уже совершенно не помнил произошедшего перед сном разговора с Михаилом, как будто кто-то вырезал это из круга его головы; сразу после завтрака он отправился в антикварную лавку, которую приметил еще когда ехал от вокзала к дому своего дяди; когда художник прибыл на место и стал расплачиваться с таксистом, тот неожиданно протянул ему на сдачу незнакомую монету.

— Что это вы мне дали? Какая-то странная монета, — с удивлением осведомился Гордеев, согнув руку так, что ладонь находилась у самого плеча, и глядя на одну из стоявших на ней монет; он снова нашел на машину и закрыл собою ту часть плоскости, которая до этого принадлежала ветровому стеклу.

— Сойдите с двери — я выйду посмотрю, — сказал таксист.

Гордеев повиновался, и когда профиль таксиста, глаз которого закрывала застекленная железная оправа очка, показался в плоскости улицы, художник вытянул руку так, чтобы ладонь оказалась на уровне этого самого глаза.

— Видите?

— Ох, боже мой! Отдайте мне ее — это очень ценная вещь!

Гордеев

рассмеялся.

— Конечно. Только больше так не ошибайтесь.

Таксист схватил монету и, засунув ее в карман, все причитал:

— Ох, боже мой! Как хорошо, что вы мне ее вернули — это большая память.

— Память?

— Да. Я никогда не занимался нумизматикой, нет, но вот эта монета очень много для меня значит — она дорога мне как память о друге. Раньше я работал суфлером в театре и знал там одного актера-кукольника; он как-то привез мне этот подарок из Швейцарии. Но монета вовсе не швейцарская, он выгравировал ее там на заказ. Прелестно, не правда ли?.. Ха, а знаете, что изображено сзади? Посмотрите, вы не поверите… Видите?

— Ну и что? Это ладонь.

— Нет-нет, вы не разглядели. Это кресло в форме растопыренной ладони, с несколькими спинками, у него было такое. Он коллекционировал разную необычную мебель. Сами понимаете, у человека водились деньги — столько обычно бывает у министерских чиновников, а не у актеров, и я в свое время так и не смог дознаться, как он сумел стать исключением из правил. Я всегда шутил, что это кресло — его любимая коллекционная вещь — помогает ему глотать деньги.

— Как вы сказали? Глотать? — переспросил Гордеев с недоумением.

— Хватать. Я сказал хватать… но что это я все болтаю и болтаю. Мне пора! — таксист гоготнул, залез за дверцу машины и уехал.

«Он говорил о кукольнике так, как будто того уже нет в живых, — пришло на ум Гордееву, — а может быть тот навсегда уехал в Швейцарию или… превратился в одно из своих кресел… хм…»

Зайдя за линию входной двери и оказавшись в плоскости помещения, Гордеев вынужден был сразу же чихнуть — так нестерпимо блестел серебряный поднос, который чистил пожилой антиквар, стоявший за квадратом стойки; разумеется, художник не мог увидеть этого подноса, но его сияние раздавалось по всему прямоугольнику комнаты, и, конечно, один или два лучика из тысячи юркими светлячками смогли-таки проникнуть в ноздрю.

— Извините, молодой человек, — антиквар растянул в улыбке полурот, — впрочем, мне впервые приходится извиняться за хорошо выполненную работу… Здравствуйте, меня зовут Борис Алексеевич Асторин. Я вам это сообщаю, так как всегда был убежден — если покупатель приходит в не совсем обычный магазин, вроде моего, он обязательно должен знать имя продавца, потому как тот призван стать ему другом и посредником в эстетическом наслаждении.

Всю стену антикварной лавки занимал огромный деревянный шкаф, который в этом радужном свете, походившем на кровеносную систему человека в каком-нибудь биологическом учебнике, зиял десятками ячеек, в плоскости которых виднелись шкатулки, тарелочки, часы, дагерротипы и все эти вещи непременно с гравировками или рисунками. Гордеев, заслонив, рассмотрел некоторые из них; более всего запомнился ему рисунок на коричневом глиняном блюде, видимо выполненный изначально синей краской, но потерявший этот оттенок от времени, да и от коричневого цвета самого блюда, и в результате оставшийся просто черным: мужчина, вытянувшись в струнку, вешал на стену прямоугольную рамку. «Видимо, это картина», — усмехнулся Гордеев про себя, потом тоже в ответ поздоровался и прибавил:

— Сказать по правде, я пришел сюда не совсем как покупатель. Я хотел бы поговорить с вами и расспросить кое о чем.

Гордеев назвал себя и сказал, что его дядя Николай Петрович Великовский заказал портрет, но он никак не может приступить к работе, пока не узнает о дяде массу всяких подробностей.

— Если я рисую портрет, он должен отразить не только внешность человека. И я не имею в виду что-то конкретное, — объяснил художник, — может быть, меня заинтересуют детали, на первый взгляд, совершенно незначительные. Я узнал вчера, что Великовский коллекционирует монеты и что покупает он их у вас.

— Да, так и есть, — подтвердил антиквар и улыбнулся.

— Отлично, значит я на верном пути. Вы хорошо знаете моего дядю?

— Достаточно. Но все же только до определенной степени. Вам бы сначала следовало поговорить с его ближайшими родственниками.

— Возможно, я это и сделаю, но потом. Я полагаю так: поскольку портрет будет висеть в министерстве, то и отражать он должен общественные заслуги Великовского. Стало быть, в первую очередь, мне следует опросить людей, имеющих с моим дядей именно деловые связи.

— Ну что же, я, например, кое-что знаю о его образовательной программе.

— Как вы сказали? Образовательной программе?

— Да. И, кроме того, вы не поверите, существует тесная связь между нею и тем, как я последнее время достаю ему эти монеты. (Скажу вам честно, в какой-то момент дорогостоящие монеты стало заказывать настолько невыгодно, что я ей-богу хотел отказаться от этого, но потом кое-что изменилось). Итак, вы своего дядю знаете плохо, что не позволяет вам начать работать над его портретом — я прекрасно понимаю вашу проблему и смотрю на нее не как на причуду, но как на некую профессиональную установку, поэтому, разумеется, сделаю все возможное, чтобы помочь вам. Я расскажу вам все, что знаю о Великовском, а также кое-что и о своем ремесле… Ваш дядя был заместителем министра по образованию и управлял многими рычагами,

а теперь ему достанется власти еще и побольше, но до сего момента он много внимания уделял своему детищу — образовательной программе — очень много; его покойный сын, поначалу совершенно неприметный молодой человек, некоторое время нигде не учившийся и работавший — вы не поверите — обыкновенным таксистом, а потом вдруг все же поддавшийся уговорам отца и решивший пойти по его стопам, отправился в Швейцарию для получения высшего образования, но погиб там в нелепой аварии — его сбила машина. С тех пор Великовский именно в память о сыне затеял новую образовательную программу — все так считают, но никто при нем это никогда не произносит, чтобы не бередить раны. У меня сохранился один номер нашей местной газеты «Тру-Фолс», разрешите я зачитаю вам отрывок из статьи, — антиквар порылся в ящике стола, достал газету и принялся читать, водя верхней частью тела слева направо, — «…Н. П. Великовский распространяет среди городской молодежи весьма ценные идеи, которые помогли бы им в будущем заиметь широкие карьерные перспективы и состояться; идеи эти исходят, прежде всего, из того, что любой молодой человек, может быть даже и не окончивший пока университета, должен научиться замечать в жизни различные обстоятельства, которые способствовали бы достижению будущего материального достатка, а быть может даже и являлись прямой возможностью заработать. Эта теория довольно сложна, но она, так сказать, воспитывает в человеке определенный нюх. В традициях нашей городской администрации перед принятием любого новшества проводить различные опросы, и Великовский просто вынужден был подчиниться этому правилу, но в последствии он только от того выиграл и получил еще больше поддержки от жителей города, ведь результаты выявили очень вялые способности молодых людей в применении знаний, которые старается дать им образование, навыков, позволяющих, грубо говоря, умело находить деньги, — и такое положение вещей, разумеется, не может не волновать, ведь если сейчас они ни на что не способны, изменится ли это после их становления на первую ступеньку карьерной лестницы? — конечно нет. В итоге Великовскому пришлось взвалить себе на плечо весьма и весьма непростое дело, можно сказать, реформировать всю систему образования», — антиквар отложил газету, — здесь не напечатано про то, в чем конкретно заключается эта система, и всех подробностей реформы я, откровенно говоря, не знаю, но все же косвенно могу судить о ней по рассказам своего собственного сына. Теперь, например, в школах и университетах даже обучают тому, как безнаказанно совершать какие-нибудь махинации, (не обязательно, между прочим, денежные), не говоря уже о простом обращении незначительного жизненного эпизода в свою материальную пользу. Если вы спросите меня о мелком воровстве, то оно, естественно, отвергается, как бесперспективное.

— Я понял, о чем вы говорите, — произнес Гордеев, — кажется, вы упоминали о какой-то тесной связи всего этого с вашим ремеслом.

— Совершенно верно…

«Казалось бы, какая может быть здесь связь с работой антиквара, однако, поверьте, она еще как присутствует. Ваш дядя возможно и сам мог бы о ней догадаться, но он так загружен своей работой, что на отвлеченные размышления у него просто нет времени, я же нисколько не старался выискивать какую-то связь — она пришла мне в голову сама собою — (видно по той причине, что накануне я съел много шоколадных трюфелей) — и произошло это, когда я поздно вечером возвращался домой. Я вдруг почувствовал в голове сухой щелчок и остановился. От неожиданно пришедшего соображения я в сердцах хлопнул себя по лбу: ведь можно совершенно не тратить деньги на покупку этих старинных монет, которые Великовский требует в огромных количествах, а попросту выискивать их в разных местах нашего города — подобно тому, как молодежь выискивает способы извлечения выгоды, — и тут же мои ноги развернулись сами собой, (в этот момент я уже подходил к линии двери своего подъезда), и прошествовали в обратном направлении, — при этом люди, сидевшие возле дома на линии скамейки, принялись качать головами, ибо все они разом подумали, что я сошел с ума, — так неожиданно и странно выглядело мое поведение, но сейчас мне было абсолютно все равно, что подумают обо мне окружающие — вот до чего я дошел, впрочем, как показали последующие события, я не зря на некоторое время проиграл в их глазах, ведь в тот вечер мне удалось многое разузнать и даже проверить свой новый метод, свой нюх на практике. Направлялся я в местную библиотеку — я обычно хожу в нее за книгами по археологии, но к тому моменту не бывал там уже добрых две недели; последние несколько раз я стал чувствовать в читальном зале старика, который выписывал книги стопками и просматривал их, сидя за столом перед зеленой лампой, — я даже нашел на него один раз, чтобы получше разглядеть, и теперь мне казалось, что в тот самый момент я увидел на прямоугольнике книги золотую надпись, которая что-то говорила о нумизматике, — да, да я мог поклясться, так оно и было, и эта надпись плавала теперь в акварельных красках моего сознания массивным надгробием, царапавшим круг черепа. Как только я оказался в плоскости библиотеки, понял что мне повезло: старик опять сидел в зале, я это чувствовал, и, закрыв собою его фигуру и чуть пригнувшись до линии стола, я увидел, что рядом со стопкой книг стоят желтые и белые кругляшки старинных монет. Поразительное совпадение! Я чуть отошел назад и закрыл собою профиль старика, и моя рука потянулась к ним, но он, хитрый лис, почувствовал ее приближение, схватил монеты, запихнул их себе в полурот и проглотил, и все это настолько быстро! Ей-богу, доселе я думал, что так можно глотать только шоколад.