Плутоний для «Иисуса»
Шрифт:
— Кто третий?
— Господин Сэйтё Ямада, руководитель российского отделения секты «Путь истины».
— Интересно!
— Еще бы! Он выехал из столицы за день до того, как прокурор города санкционировал постановление на его арест за незаконные финансовые операции.
— Экий букетище! Как мы его разгребем?
— С помощью великого учителя Като! — хохотнул Олег.
Они уселись на стулья.
— Александр Борисович, не будет нарушением субординации, если я предложу вам немного выпить?
— Будет нарушением, если не предложишь! — хмыкнул Турецкий. — А чем угощаешь?
— Коньяком.
— Взятка? — подозрительно спросил «важняк».
— Выражение признательности, предметное, так сказать.
— Ладно, давай.
— Сейчас привезут этого самого Ямаду с переводчиком.
— Попробуешь расколоть?
— Самое смешное, Александр Борисович, что не надо их раскалывать. Балашов с гордостью рассказывал о том, как они казнили погрязших в преступных заблуждениях Тузика и Колбина, предъявил оружие. Эксперты говорят, короткий самурайский меч, изготовленный, скорее всего, у нас, но с максимальным соблюдением классических канонов. Такое впечатление, что этот Балашов или ненормальный, или зомбированный.
— Это, Олег, не одно и то же. Сумасшедший говорит что хочет, а обработанный через голову только то, на что запрограммирован. Не говорил Балашов, в чем заключались ошибки убитых им людей?
— Нет. Сказал, что наказаны по воле учителя.
— Тогда все ясно, значит, и сбрендил по воле учителя.
Тут вошел милицейский старшина, бросил взгляд на высокую бутыль с яркой этикеткой, доложил, что японца с переводчиком уже привезли.
— Пусть вводят, — сказал Величко, убирая бутылку и стаканы в шкаф.
Ввели обоих, невысокого, плотного японца с лицом-маской и долговязого очкарика, у которого был довольно изнуренный вид. Несмотря на очевидное утомление, заговорил он довольно бойко:
— Это господин Ямада. А я Краснов Игорь Леонидович, к вашим услугам.
Все расселись так, словно предстоял не допрос, а непринужденная дипломатическая беседа.
— Господин Ямада, — начал Олег, — монах вашей секты Виктор Балашов показал на допросе, что вместе с Елисеевым 20 марта сего года убил трех человек под городом Копеевском Челябинской области. Сделал это по воле руководимой вами секты. Что можете сказать по этому поводу?
Выслушав перевод, не меняя направления взгляда, устремленного, казалось, внутрь, не меняя выражения лица, японец заговорил. Переводчик тут же приступил к делу.
— Мы приказали только наказать их, но не казнить.
— То есть Балашов и Елисеев нарушили ваше распоряжение?
— Нет.
— А что же это, как не казнь? — удивился Олег.
— Они не могут казнить. Казнить должен палач.
— Тогда что же это? — возмутился Величко.
Вмешался Турецкий:
— Господин Ямада, вы сказали, что ваши монахи должны были наказать провинившихся, так?
— Да.
— Наказание могло повлечь смерть виновных?
Ямада приоткрыл полузакрытые глаза.
— Да.
— Но это не было наказанием?
— Нет, — односложно согласился японец.
— Может, это инсценировка харакири, ритуального самурайского самоубийства?
Ямада чуть заметно улыбнулся.
— Господин следователь ничего не понимает. Вспороть себе живот имеет право только самурай, после чего помощник отрубит ему голову. А перед этим он обязан написать предсмертное стихотворение. Но эти люди только визжали, оскверняя свой уход.
— Зачем же ваши монахи убили их так жестоко, да еще зачем-то мизинцы поотрубали?
— Это были монахи-воины, они могут зарубить любого, кто оскорбит их, или просто для того, чтобы потренироваться в фехтовании. А мизинцы — это их ошибка. Им еще долго учиться, прежде чем они поймут путь. Мизинцы отрубали себе мастера фехтования, чтобы этот маленький палец не мешал быстро выхватывать из ножен меч. Им долго еще учиться, нашим монахам…
— Ну и мракобесие! — не выдержал и снова возмутился Олег Величко.
— Мне кажется, вы лукавите, господин Ямада, — спокойно сказал Турецкий. — Несмотря на общемировой прогресс, ваша страна по-прежнему держит закрытыми многие свои стороны жизни для всех неяпонцев. Ни за что не поверю, что вы станете наделять титулом самурая каких-то не очень далеких славян.
— Вы правы, господин следователь.
— В таком случае, что вы здесь делаете?
— Скажите сначала, господин следователь, в соответствии с вашими законами я могу рассчитывать на освобождение?
— Если бы передо мной сидел примитивный убийца, я, возможно, сказал бы ему, что откровенность его будет вознаграждена снисхождением суда. Что же касается вас, то вопрос сложный. Возможно, вы и не будете сидеть в колонии, но выйдете из следственной тюрьмы не скоро.
— Благодарю вас, господин следователь, — Ямада слегка поклонился. — Откровенность за откровенность. Для последней битвы добра и зла необходимы воины, которые будут глухи ко лжи, распространившейся по планете. Нигде нет такого подходящего материала, как у вас. Пока еще очень немногие подвержены жажде наживы и еще много таких, которые эту жажду не приемлют. Вы отняли у них Ленина, вместо него мы привезли им учителя Като, который в своих проповедях добрее Ленина и коммунистов. Да, мы применяем некоторые специальные средства, воздействующие на разум верующих, но это не что иное, как иммунитет от любых идеологий зла, будь то коммунизм или капитализм. И то и другое неизбежно ведет мир к глобальной катастрофе.
— Но коммунизма уже практически нет!
— Тем быстрее конец. Когда властвовали две идеологии, мир, пусть и опасно, раскачивался на качелях вооруженного равновесия. Теперь равновесие кончилось, мир опрокинется.
— Если все равно всему конец, зачем вам воины?
— Всегда есть шанс. Пусть до катастрофы осталось всего несколько лет, надо пытаться затормозить у края пропасти или хотя бы подготовить монахов к тому, чтобы они лучше, чем другие, могли перенести последствия катаклизма и возродить на Земле цивилизацию.