Пляска на плахе. Цена клятвы
Шрифт:
— Шанс есть всегда, — напомнил Демос.
Старик хрипло рассмеялся и взял в руки символ веры, висевший на толстой цепочке на его груди.
— У меня не осталось шансов с того самого момента, как меня вызвали, как я пришел в ее покои…
— Почему? — спросил Демос. — Почему вы ее увезли? Зачем?
— Хотел бы я вам сказать…
«Вот же упрямый старый пердун!»
— Так скажите, наставник! Вы уже начали. Облегчите душу.
— Нет, — решительно замотал головой церковник. — Все умирают, умру и я. Но я не хочу умирать предателем. Зачем вы все ее ищете? Оставьте ее в покое! Она –
Демос не заметил, как это произошло – только смутное движение в свете одинокого факела. Юн как раз заталкивал пробку в мех, когда старик, проявив удивительное проворство, разломил свой выпуклый серебряный диск, который все еще держал в руках, и припал ртом к его содержимому, а всего спустя мгновение свалился на пол, сотрясаемый судорогами.
— Проклятье! — заорал Демос.
Он вскочил со стула, припал на больную ногу, оперся на трость и как мог быстро поковылял к Тиллию. Юн, поминая чертей и демонов, пытался удержать старика от нещадных конвульсий, но было поздно. Некогда белая роба, украшенная богатой вышивкой, стремительно пропитывалась влагой в области паха. Глаза церковника вылезли из орбит, в уголках рта запеклись пузырьки пены, надулись синие вены, грозя лопнуть – яд был чем-то неизвестным Демосу, но, определенно, сильнодействующим. Вскоре судороги начали утихать, в то время как и без того серое лицо Тиллия окончательно теряло краски.
Юн виновато поднял глаза на канцлера:
— Вот же старый осел!
Демос рухнул на колени возле сползшего на пол наставника.
— Скажи, зачем! — он тряс его за плечи, не веря, впрочем, что это могло помочь. — Скажи! Почему она сбежала?
— Боялась, — прохрипел Тиллий. — Император… Ушел не сам. Она боится… Вас, Горелый лорд. Вас…
— Я не желаю ей зла! Просто хочу найти и защитить.
— Она уже под защитой, — слабеющим голосом проговорил наставник. — В надежном месте. Не ищите ее, оставьте ее в покое! Она сама придет…
Тиллий прохрипел что-то невнятное, а затем закатил глаза и перестал дышать.
— Вот дерьмо, — только и мог сказать Юн.
Канцлер доковылял до стула и потянулся в карман за паштарой.
«Еще одна нить оборвана».
— Умер, — заключил Юн, поднимаясь на ноги.
— Вижу! Избавься от трупа.
Наемник кивнул:
— Разумеется. Это моя вина.
«Кто бы мог подумать, что у этой дряхлой неженки хватит силы воли покончить с собой столь изощренным способом? Какое благородство, какая преданность! Достойно уважения, но, увы, совершенно не помогает делу».
Демос устало отмахнулся.
— Твоя неосторожность тому виной. Впрочем, такой поворот предугадать было невозможно. Спрячь тело так, чтобы в ближайшее время его не смогли найти церковники, а затем отправляйся к Арчелле и ляг на дно. Деньги передадут мои слуги.
«Рано сбрасывать Юна со счетов. Этот болтун еще может мне пригодиться. В конце концов, он многое раскопал об Изаре и доставил сюда Тиллия. Беда лишь в том, что все оказалось зря. Однако она жива, и это уже хорошо».
Глава 7. Эллисдор
Покорного судьбы ведут, сопротивляющегося тащат насильно.
Франсуа Рабле
Эллисдор
—
— Ересь – то, во что церковь превратила нашу веру, — прорычал Волдхард. — Я видел, что творится в моих землях – даже недели путешествия хватило сполна! Ты же собственными ушами слышала рассказ Эльги из Гайльбро о конфликте с монастырем Гнатия Смиренного. Я не могу допустить, чтобы монахи и дальше выворачивали наизнанку все заповеди Учения, и более не допущу подобного на моей земле.
— Согласна, что в Гайльбро они перегнули палку, но Священный поход…
— Необходим и будет организован, — латанийка инстинктивно съежилась от тона Волдхарда. — Или ты сомневаешься во мне?
Дрожащими руками она поставила на стол чашу с недопитым укрепляющим отваром и принялась расхаживать по комнате на ватных ногах. Витражные стеклышки превращали тусклый солнечный свет в веселый хоровод оттенков, но Ириталь не замечала ковра, сотканного из разноцветных потоков света, расплывшегося под ее ногами.
— Нет. Я верю в тебя, но боюсь за твою жизнь, — посол призвала на помощь остатки самообладания и, подойдя к герцогу, заглянула ему в глаза. — Я люблю тебя, Грегор, и для меня имеет значение лишь это. Но столь дерзкое решение должно быть взвешенным.
Взгляд герцога потеплел. Он притянул девушку к себе и крепко обнял.
— Не переживай, — прошептал он, зарывшись в ее волосы. — Это не внезапная мысль, а продуманный план. Я давно думал об этом, но лишь сейчас наел сподвижников и ощутил уверенность. Реформой займутся лучшие умы Хайлигланда. Да, мы будем вынуждены действовать жестко, но иначе не получится добиться результата. Мой народ заслуживает справедливых законов.
— Но законы эти еще только предстоит написать. Нам могут помешать, если о твоих намерениях прознают не те люди.
Грегор понимающе кивнул.
— Об этом мы тоже подумали. Мои советники работают тайно, и тебе не о чем беспокоиться.
Поглощенная тревогой, посол высвободилась из объятий и снова принялась измерять покои шагами – это успокаивало и способствовало размышлениям. Ей уже разрешили передвигаться, хотя лекари продолжали внимательно наблюдать за ее состоянием. Особенно бдительно за здоровьем посла следил брат Аристид. Ириталь заметила, что Грегор относился к монаху едва ли не с тем же трепетом, с каким жаловал барона Альдора или ее саму. Но вряд ли причиной тому служила только благодарность за ее спасение.
В подробности своего замысла Грегор возлюбленную не посвящал – берег от лишних волнений. Однако и охрану не убрал: в ее покоях денно и нощно дежурили гвардейцы и наемники из «Сотни». Вынужденное заточение все сильнее нервировало Ириталь.
Но более всего ее беспокоила перемена настроения Грегора после возвращения из путешествия по Хайлигланду. Ириталь понимала, что герцог замыслил нечто грандиозно дерзкое, и вполне обоснованно беспокоилась за судьбу всего его окружения. Империя уже дала понять, что не простит неповиновения.