Плыть против течения
Шрифт:
Как только мы с Реном выбрались, он зажег первую и бросил в дыру.
— Его отец… — сказала я Рену.
— Он знает. Кора сказала ему, что Жиль полез туда.
Я посмотрела на Гэвана, увидела печальную решимость на его лице. Он зажигал бутылки и беспощадно бросал их, работая механически, как мельница его отца.
Дыра засияла оранжевым и красным, и Коннор Андерсон побежал вперед с большой бочкой в руке. Порох.
— Назад, — крикнул Гэван, взял бочку, и толпы отпрянула.
Рен поднял меня на ноги, боль пронзила мою ногу.
Гэван бросил бочку в дыру и побежал к нам, а потом мимо, и мы следовали за ним подальше от дыр на дне озера, которое еще недавно было полным воды.
Долгое время ничего не происходило.
Потом земля задрожала.
Так было несколько секунд, и снаружи было мало что видно. А потом несколько камней упало. Это не радовало.
А потом гул сотряс гору, и пыль облаком вырвалась из входа в пещеры. Нам пришлось снова отпрянуть, пока пыль летела к нам, закрыть глаза и лица, склонить головы к одежде. Когда пыль рассеялась, оставив нас с тонким слоем грязи, кашляющий Гэван шагнул вперед. Диззи и кроха Кэмпбелл были с ним, пока остальные затаили дыхание, пытаясь увидеть среди пыли вход в пещеры.
Гэван повернулся и кивнул, и жители обрадовались.
Но мне нужно было увидеть самой.
Я выбралась из хватки Мэгги и пошла вперед, каждый шаг был будто по ножам. Гэван ждал меня, Кэмпбеллы прошли мимо меня, похлопав меня по плечам, а потом обняли друг друга. Диззи поднял Мэри в воздух и закружил, словно девочку. Кора Рейд была среди своих братьев, все открыто плакали. Люди вокруг меня обнимались, улыбались и радостно вопили. Ормскаула давно не была такой единой, все вместе работали и надеялись. Настоящая деревня.
Но я смотрела на запечатанный вход. Я шагнула ближе, сердце колотилось в груди. Я боялась, что обгоревшая худая рука вырвется из камней и схватит меня, утащит внутрь.
— Они еще могут выбраться, — сказал Гэван, подойдя ко мне. — Зависит от того, все ли внутри обвалилось. Может, мы получили лишь несколько дней передышки. Но этого хватит, чтобы сделать пули и укрепить деревню, найти еще способы удержать их там. Мы будем следить за этим местом.
— Гэвин, твой па…
— Я знал, что он не вернется, если войдет туда. А твой отец? — я покачала головой. — Мне жаль.
— И мне.
Он посмотрел на небо над нами, там были тучи.
— Что будет теперь? — спросил он. — Если их больше нет? Что делать дальше?
— Не знаю. Жить дальше, наверное.
— Ты — наомфуил.
— А ты — хозяин мельницы. Хозяин Ормскаулы.
Гэван стиснул зубы.
— Хватит. Нам нужно все менять. Людям нужна работа. Но мельница работать не будет, пока озеро не наполнится. Мы не позволим ему больше пересыхать.
Словно в ответ, небеса разверзлись.
И народ Ормскаулы стал танцевать под дождем.
Я не могла танцевать, все кости и мышцы болели, пылали и мерзли. Я пошла к дому, радуясь дождю на коже. После пары ярдов я поняла, что кто-то был со мной, знала, не глядя, что это был Рен. Мы шли в тишине какое-то время, оба хромали.
— Ты очень тихая, — сказал Рен.
— Устала, — ответила я.
Мы молчали, пока не добрались до моего дома.
Я забыла о заколоченной двери, пришлось заползли внутрь, нога болела. Рен последовал за мной.
Он встал в коридоре, выглядел удивительно неловко.
— Мне уйти? — спросил он.
Я покачала головой. Я не хотела быть одна.
— Нет. Останься. Только дай мне помыться.
Он нахмурился, но пожал плечами и пошел на кухню.
— Я сделаю чай.
Я прошла, хромая, в свою спальню, стала искать чистую одежду. А потом остановилась, порылась в сумке для побега, еще лежащей на кровати, взяла одно из нарядных платьев, но не то, что меня заставлял надевать Жиль. Я забрала его в ванную, где водой из бочки вымыла волосы, лицо и тело.
Когда я дошла до ран на ногах, я опустилась на стул и осторожно смыла кровь с пылающей кожи и порезов.
И увидела две колотые ранки над левой лодыжкой.
ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Я знала, что была укушена. Я знала, что лодыжку пронзила боль не от осколков бутылки. В тело словно напихали сосулек. Два ряда зубов. Один для еды, другой для обращения.
Моя мать не врала, когда сказала, что было больно.
Я хотела ошибаться. Я отгоняла эти мысли весь путь домой, хотя ощущала, как меня охватывает холод. Он был у колен, и они были застывшими и скованными.
Я не знала, что будет, когда он доберется до сердца. Я догадывалась, что человеческое перестанет биться, а сердце монстра забьется.
Я протерла раны, надела новое платье через голову, заплела волосы в косу. Я вытащила из кармана грязной одолженной юбки пистолет матери и последнюю серебряную пулю, вставила ее в барабан, и он с щелчком встал на место.
Я не хотела умирать. Я хотела жить. Покинуть это место и попробовать удачу где-то еще. Я хотела целовать Маррена Росса, чтобы мы не могли дышать. Я хотела сделать с ним куда больше, чем поцелуй. Я хотела увидеть море и попробовать шоколад. Я хотела вырасти. Я хотела описать на бумаге свой мир. Лучше того, который я знала.
Так было не честно.
Я покинула ванную и прошла на кухню, каждый шаг был агонией. Но я выдавила улыбку, увидев Рена на столе с двумя горячими чашками чая.
— Можно кое-что лучше, Маррен Росс, — сказала я. — Это ведь праздник.
— Вижу, — он кивнул на мое платье, его глаза пылали как при лихорадке.
— Я красивая? — спросила я. Смерть, похоже, сделала меня храброй.
Рот Рена раскрылся, и я рассмеялась.
Я вытащила хороший виски отца и два стакана, наполнила их до краев, подвинула один к нему, подняла свой.