Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
Он долго ходит так, но тропинки нет. В воздухе вокруг замечает какое-то мелькание, вытягивает руку и понимает — это пошел снег. Снег быстро обсыпает камни, и Иван замечает под ним беловатую кривизну тропки.
— Эй, Джулия! — негромко окликает он девушку. Но она молчит. Тогда он, выждав с минуту, недовольно возвращается назад и застает ее беспомощно сжавшейся на холодном камне.
— Джулия!
Она не отзывается, и в Иване появляется недоброе предчувствие.
— Ты что?
— Баста, Иван! —
Он полминуты молчит. Потом отчужденно:
— Как это баста? А ну вставай.
— Нон вставай.
— Ты что, шутишь?
Она молчит.
— А ну поднимайся! Скоро перевал.
Она молчит.
— Ну ты слышишь?
— Финита! Нон Джулия марш! Нон!
— Понимаешь, нельзя тут оставаться. Закоченеем к утру. Видишь, снег, — мягче говорит он.
Однако его слова уже никак не воздействуют на девушку. Иван, поняв это, умолкает. Потом, подумав, вытаскивает изза пазухи помятую краюшку хлеба и, отвернувшись от ветра, бережно отламывает от нее кусочек.
— На вот хлеба. Съешь.
Вдруг оживившись, девушка вскидывает голову.
— Хляб?
Она быстро съедает кусочек мякиша и просит:
— Еще хляб?
— Нет. Больше не дам. На перевале.
Она сразу съеживается и замыкается в себя.
— Нон перевал.
— Какой черт нон? — вдруг кричит Иван. — А ну вставай! Ты что надумала? Замерзнуть? Или в лагерь вернуться?
— Нон лягер!
— Нон, нон! Так замерзнешь же, чудачка! К утру станешь сосулькой. Слышишь?
Джулия молчит.
Ветер сыплет снежной крупой, небо без всякого просвета, тело содрогается от стужи.
— А ну встать! — вдруг зло командует Иван. — Встать! Джулия, помедлив, ослабело поднимается на ноги и, хватаясь за камни, медленно бредет за ним к тропке. Вдруг сильный порыв ветра стегает их по лицам и сильно толкает в грудь. Они задыхаются, а Джулия падает.
Иван пытается помочь ей встать, но девушка не встает, сильно кашляет. Наконец, отдышавшись, садится на камень и решительно говорит:
— Джулия финита! Аллес! Иван идет Триесто! Джулия нон Триесто.
— И не подумаю! — бросает Иван и, отойдя на пять шагов в сторону, прислоняется к камню.
— А еще говорила — коммунистка! — упрекает он. — Паникер ты!
— Джулия нон паникор! — с обидой говорит она. — Джулия партыджано!
— Партыджана, партыджана! Какой ты к черту партыджана? Трусиха ты!
— Нон трусиха. Нон паникор. Силы малё. А ты через силу.
Джулия молчит.
— А ну вставай. Молчание.
— Ну какого черта молчишь! Замерзнешь же, дура. Молчание.
Он, промерзнув, вскакивает, босыми ногами озабоченно шагает по тропе туда и назад, потом решительно останавливается напротив.
— Так не пойдешь?
— Нон, Иван.
— Ну что ж! Пропадай, — с деланным равнодушием говорит он и требует: — Давай тужурку.
Она снимает с себя тужурку, кладет ее на камень, потом сбрасывает с ног колодки и составляет их рядом. Он застывшей ногой отодвигает колодки в сторону.
— Оставь себе. В лагерь бежать, — говорит он, натягивая на себя тужурку. — Что ж, прощай!
— Чао! — покорно говорит она, сжавшись на камне. Отчегото Ивану становится не по себе, но он пересиливает себя и торопливо, почти бегом взбирается на крутизну. Однако он не в состоянии справиться со своими невольными чувствами, что-то гнетет его, бунтует в нем, и он оглядывается. Она темным пятнышком едва сереет на снегу. Тогда он, чего-то не одолев в себе, сбегает вниз. Джулия испуганно вскидывает голову:
— Иван?
— Я.
Она настораживается, видимо, о чем-то догадываясь.
— Почему?
— Давай клумпес!
Она покорно вынимает из колодок ноги, и он быстро насовывает их на свои ступни. Затем торопливо скидает с себя тужурку.
— На, надевай.
Она быстро запахивается тужуркой, он помогает, придерживая рукава, потом трогает ее за локоть.
— Иди сюда!
Она упрямо отстраняется, испытующе заглядывая ему в лицо.
— Иди сюда!
— Нон!
— Вот нон мне еще!
Он хватает поперек ее дрожащее тоненькое тело, рывком вскидывает на плечо. Она, как птица, стремясь вырваться, трепещет, что-то говорит, но он, не слушая, закидывает ее за спину, руками перехватывает под коленки. Она вдруг притихает, чтобы не упасть, обхватывает его за шею и замирает. Вскоре он чувствует, как горячая капля катится ему за воротник.
— Ну ладно. Как-нибудь!..
Он и сам задыхается, но не от ветра, а от чего-то незнакомого и доброго, что вдруг наполняет его, и быстро лезет вверх по тропинке. Она не шевелится.
Снежная крупа уже густо обсыпала шершавые камни, деревяшки скользят на тропе, на слишком крутых местах, чтобы не упасть с ношей, Иван старается идти боком.
Перевал уже близок, впереди возвышаются пестрые склоны вершин. Ветер по-прежнему шалеет в своей неуемной ярости. Вокруг все стонет, воет, гудит.
Мелкими шажками Иван взбирается все выше. Джулия молча прижимается к его спине. Пальцы ее, сомкнутые у него на груди, тихо вздрагивают. Он, однако, выбивается из сил и, взобравшись на очередную крутизну, прислоняет ее к скале.
— Ну как? Замерзла?
— Нон, нон.
— А ноги?
— Да, — тихо говорит она. — Ноги да.
Не оборачиваясь, Иван нащупывает ее окоченевшие босые ноги и, подхватив горсть снега, начинает растирать их. Джулия вздрагивает и пытается вырваться, но Иван удерживает их.