Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
— Люсек? Ты? Уже? Молодчина! А мы тут ждали — все жданки погрызли. Ну иди сюда, посидим, помечтаем…
— Нет, хлопчики, пойду. Доброй ночи, — говорит Люся, проходя мимо.
— Ну что ж, не задержим, — вдруг говорит Лешка. — Я провожу. — Он церемонно подсовывает под Люсин локоть руку, но Люся уклончиво отводит свою в сторону.
— Если не против, конечно, и так далее. Ну скажи, не против?
— Не против, — смеется Люся. — Только без рук. Мы же не обезьяны, правда?
— Пусть без рук, — насмешливо соглашается Лешка и берет
— Кто позволял? Товарищ Задорожный, почему нет дозвол?
— Ерунда, чего там! Пять минут, — слышится издали, и Попов в замешательстве остается на бруствере.
Я закидываю за плечо автомат и снова медленно иду возле огневой.
Все снова меркнет, и мне вдруг такими ничтожными кажутся наши заботы, и опасения, и тревоги. В самом деле: что там пехота! Пехоту поддержим. Не мы, так другие… Это просто. На войне это просто. А это? Что делать тут? Почему так сложно? И трудно?
В душе моей тревога. Поглядывая на пригорки, я быстро хожу по тропке взад-вперед. Снова слышится приглушенный далекий гул. Едва затихнув, он нарастает, ширится. Я останавливаюсь.
А ведь Лешка ей нравится… Конечно… Иначе не смеялась бы так. Видный. Красавец. Спортсмен. А я?..
Что-то во мне обрывается. Я устало опускаюсь на землю. Гул все продолжается. Но я не слушаю его.
Кажется, кто-то идет. Вскинув голову, я оглядываюсь. На огневую, запыхавшись, вбегает Желтых. Сзади неторопливо идет Кривенок.
— Какого черта сидите? Почему сидите? Почему не копаете? — почти кричит Желтых, выдавая свое крайнее раздражение. — Где Лозняк? Где лопаты? А ну давай все сюда. Нечего рты разевать…
Он хватает лопату и с размаху вонзает ее в землю у сошника.
— Лукьянов! — командует он. — Меряй пять шагов и начинай. Где Задорожный?
— Задорожный пошел Луся, — говорит Попов. — Попов не давал разрешай.
— Куда пошел? Дармоед! Ну, пусть придет, оболдуй! — грозно сопит командир, разворачивая бруствер. — Лозняк! Убирай снопы! Чего стоишь!
— Все-таки огонь открывать придется? — спрашивает, подходя, Лукьянов.
Желтых деланно удивляется:
— Нет! Будем сидеть, пока за шиворот не возьмут! Спать сейчас ляжем, — раздраженно говорит он. Лукьянов, Попов и я удивленно стоим, уставившись на командира.
— Ну что рты разинули! — крикливо злится Желтых. — Непонятно? Завтра поймете. Слышали — гудело?
— Да, слышали, — говорит Лукьянов.
— Ну вот! Даром не гудит, запомните. Немцы «тигров» подбрасывают.
Молча поглядывая в сторону противника, мы начинаем копать. Часто, полной лопатой далеко в сторону отбрасывает Желтых. Ровно, в одном ритме копает Попов. Лукьянов копает медленно, осторожно несет лопату с землей к краю укрытия и бессильно бросает с ней недалеко. После нескольких выброшенных лопат отдыхает, тяжело дыша.
Лукьянов — неважный помощник в этом деле. Когда-то такая его работа раздражала нас. Но что возьмешь с человека, который столько пережил, измотался. А еще и болен вдобавок. А Задорожный! Вот когда он нужен, так его нет. Опять сачканул, пройдошный этот человек.
Я изредка оглядываюсь в тыл. Неровно, рывками, то медленно, то снова с яростью копает рядом Кривенок. Вдруг он выпрямляется и тихо спрашивает:
— Люся заходила?
— Заходила.
— Он с ней пошел?
— Да.
Я выпрямляюсь и минуту отдыхаю, опершись на лопату.
— Гляди-ка, а «Динамы» все нет, — говорит Желтых. — Ну я ему дам! Пусть придет только. Давно я до него добираюсь.
— Не грозился б, а давно б дал, — зло бросает Кривенок.
— Уж тут не спущу. Ишь прилип к девке. И Люська, гляди ты, не отошлет его.
— Люся, она ничего, — говорит Лукьянов. — Она умная девушка.
— Умная! — возражает Желтых. — При чем тут ум. Он вон бугай какой — на это гляди. А то — умная!
— Оно да, конечно. Но мне все же кажется, ваши тревоги необосновательны, — тяжело дыша и переставая копать, не соглашается Лукьянов. — Люди — они разных нравственных уровней. И в этом, конечно, предохраняющий, если можно так сказать, фактор.
Желтых неопределенно хмыкает, сморкается и прислоняется к стенке.
— Ну и скажешь — фактор. Знаешь, у нас на Кубани было.
Фельдшерица одна была в станице. Молодая, ничего себе с лица, образованная, конечно. И что ты думаешь? Одна, а вокруг все — простые. Приспичило девке замуж, и выскочила за нашего станичника, хохла одного. Тоже ничего себе парень. А потом разгордился, как же, жена фельдшерица. Разбаловался, к бутылке привадился. И бил. Сколько она натерпелась от него!
И терпела. Что сделаешь — дети пошли, за юбку ухватились.
Вот тебе и фактор!
— Это, конечно, вполне возможно. Но не показательно.
Ведь женщины тоже выбирают. И куда более тщательно, чем мужчины. Особенно такой, как Задорожный.
Возле огневой в сумерках лунной ночи появляется Лешка.
Ленивым шагом он ступает на бруствер и устало опускается на свежие комья земли. Выкидывая очередную лопату, я вдруг замечаю его.
— Так, так! — многозначительно говорит Лешка. — Значит, все-таки роем? Ну и ну!
Все поворачиваются к нему, переставая копать. Один только Попов не прерывает работы в самом глубоком месте.
— Пришел наконец, дармоед! — угрожающе начинает Желтых. — Где шлялся? Кто разрешил? Мы что — ишаки на тебя работать? А?
Но Задорожный улыбается. Сблизи видно, как тускло поблескивают его широкие чистые зубы.
— Эх-ма! Ну что вы кричите? Что вы понимаете в высоких материях? — с невозмутимой иронией говорит он.
— Гляди ты! — почти кричит командир. — Он еще нас упрекает! А ну копать! Я тебе покажу! Я те покажу, как брындать всю ночь! Война тут тебе иль погулянки?