Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
Я готов умереть, мне не хочется жить. То, что случилось, ужасно. Я обессилел, оглох, ослеп от ядовитого пота, в ушах гудело, трещало, выло; перед глазами расплываются желтые, оранжевые, черные круги.
Едва справляясь с дыханием, я медленно возвращаюсь к жизни. Вдруг огромной силы взрыв сотрясает землю. Он заставляет меня вскочить. Это взорвался танк. Башня, сорванная с круга, перекосилась, врезалась пушкой в землю и тоже горит. Пламя с еще большим бешенством пожирает резину колес, краску, полыхает
И в этот момент из окопа выскакивает Задорожный.
— Братцы! Что делать? Братцы? — начинает вопить он.
— Прятаться?! Прятаться! Негодяй! Почему прятался? — кричу я, готовый зареветь от обиды и несчастья, постигшего нас. Лешка, пригнувшись, стоит на коленях, на лице его явный испуг. Однако мой гнев отрезвляет его.
— Кто прятался? — кричит он. — Я — во, гранаты!..
В руках у него действительно гранаты. Это несколько успокаивает меня. Я снова бессильно опускаюсь на землю. Попов, замотав в подол руку, неподвижно сидит, сжав челюсть.
Из окопа появляется Кривенок. Деловито спрашивает:
— Сколько снарядов осталось?
— Мало, — говорит Попов. Мы выжидательно смотрим на него — теперь он наш командир.
— Ну, что сидим! — нервно выпаливает Лешка. — Попов, командуй. Какого черта…
Попов Задорожному протягивает руку.
— Давай, Лошка, перевязал моя рука.
Лешка неохотно откладывает гранаты, разрывает перевязочный пакет. При этом он оглядывает поле — вокруг только трупы. Вон и незнакомец — солдатик с пулеметными коробками. Лежит, бедняга, воткнувшись лицом в стерню, и в обеих руках все еще держит коробки. Кривенок подходит к командиру, склоняется и под мышки оттаскивает его в укрытие.
Затем берет из-под бруствера полузасыпанного Лукьянова и тоже сволакивает с площадки.
Лешка торопливо перевязывает руку Попова.
— Лешка!.. Ух ты! Болно! — морщится Попов.
— Терпи, командир! — уже превозмогши испуг, говорит Задорожный. — Так давай рванем. А?
— Нет! — говорит Попов. — Приказ нету — не можно ходи!
— Чудак! — запальчиво удивляется Лешка. — Какой тебе, к черту, приказ! Фронт прорвали…
— Приказ оборона была. Приказ отступай не была. Стреляй надо.
— Ну прямо одурел! — удивляется Лешка. — Куда стреляй?
— Не знай куда стреляй? Гитлер стреляй! — спокойно говорит Попов.
— Балда! — плюет Задорожный. — Я думал, ты человек, а ты чурбан с двумя глазами.
Обессиленно сидя, прислонившись к казеннику, я не могу еще отдышаться. Что-то во мне готово вот-вот взорваться от этой его неприкрытой наглости. Я даже пугаюсь от мысли, что теперь, без Желтых, он навяжет нам свою настырную волю, одурачит Попова, и мы попадем в еще худшую беду.
— Чего кричишь? — с нескрываемой злобой бросаю я ему. — Чего ты хочешь?
— Как чего? К своим!
— А пушка?
— Что пушка? Пушка подбита.
— Где подбита? Стреляет. Ты что, обалдел? Не слышал?
— Идиоты! — искренне возмущается Лешка. — Голова и два уха — не больше. Что ж, по-вашему, сидеть тут до героической гибели?
Из укрытия показывается Кривенок. Шрам на его искривленном лице краснеет от злости.
— Заткните ему рот! — кричит он. — Заткните! Или пусть идет к чертовой матери! На все четыре стороны! Ну?
Задорожный хмурится, плюет в песок и ругается:
— Ну что ж! Пропадайте, черт с вами, от дураков шкорлупки! Командир этот — тоже балда косоглазая.
Терпеливый Попов взрывается:
— Почему Попов бальда? Почему бальда? Лошка бальда! Вот! Нельзя бросай. Попов присяга давал! Желтых не бросай — Попов не бросай. Сволечь бросай! Молчи ты!..
Лешка молчит, мрачно оглядывая окрестности. Потом Попов нервно приказывает:
— Нет ходи будем. Стреляй будем. Яма копай, — говорит он, показывая на воронку. — Ровно делай.
Он встает на колени, смотрит в сторону деревни, где гремит бой. На лице его непреклонность.
Лешка, посидев еще, берет лопату и идет зарывать воронку на огневой.
Я и Кривенок сидим в укрытии.
Перед нами лежат Желтых и Лукьянов. С площадки сюда сползает Попов.
— Командир уже… Отошел, — не поднимая головы, говорит Кривенок. — Лукьянов кончается. Перевязал немного.
Попов, прижимая к груди свою руку, смотрит на Желтых и Лукьянова. Затем говорит:
— Иди, Кривен, пулемет. Мало мало гляди. Надо… Кривенок молча выползает из укрытия.
— Ах, ах плохо!.. Очень плохо, товарищ командир! Ай-ай! Они лежат рядом на разостланной плащ-палатке. Желтых — на спине, запрокинув вверх сухой щетинистый подбородок.
Лукьянов с потным побледневшим лицом до пояса накрыт своей припорошенной землей шинелью. Он лихорадочно дышит.
Мы сидим над ними, и мне почему-то начинает видеться немой упрек на измученном лице Лукьянова. Ведь это я должен был побежать к снопам! Я первый увидел, что они мешают стрелять, но командир выбрал Лукьянова — он знал, что возврата ему не будет. И вот теперь они лежат рядом! Это странно и страшно видеть: лежащих бок о бок посланного на верную гибель и рядом того, кто послал. Великая слепая сила войны! Неужели в этом твоя справедливость?
Я чувствую, как влажнеют мои глаза, и я прикрываю их. Через минуту снова открываю их, вижу: Попов тихо сидит над командиром и гладит его. Затем берет откинутую в сторону руку, кладет ее на грудь. Но рука уже затвердела и медленно разгибается. На запястье ровненько тикают часы, и вокруг циферблата бегает тонкая красная стрелочка.
— Товарищ командир… — едва шевеля губами, шепчет Попов. — Товарищ командир… что делай Попов? Отступай надо, а?.. Стреляй надо, а?.. Кажи! Мало, мало кажи, командир… Задорожный плохо слушай… Тебя хорошо слушай… Попов мало слушай… Скажи, командир… Что делай Попов?