Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
Навстречу, обдав нас горячей волной, бьет из пушки Попов.
В то же мгновение где-то рядом черный огненный блеск — и удар! Вместе с Лукьяновым я падаю боком на землю, но тотчас же вскакиваю и уже по самой земле неловко тяну Лукьянова к огневой. На мгновение оглядываюсь — танк в ста метрах. Размахивая стволом орудия, он мчит к нам.
Наконец бруствер. Весь в поту, я переваливаюсь через него вместе с Лукьяновым и падаю под колеса пушки. Несколько пуль вдогонку бьют по щиту и рикошетят в стороны.
В окопе строчит пулемет — это Кривенок бьет по пехоте. Командир
— Командир! — раздается рядом хриплый и запоздало испуганный голос Задорожного. — Ребята! Командир! Командир!..
Этот страшный выкрик пугает и меня. Я припадаю к земле, она трясется от тяжести близкой громадины. Попов оборачивается от прицела и кричит:
— Заражай! Заражай! Собака! Заражай!
Лешка, однако, не двигается из-под бруствера, только приподнимает и снова прячет голову. Нижняя челюсть его мелко дрожит. Я толкаю его в бок сапогом и озверело кричу:
— А-а! Ты-ты! Заряжай!
Он боком, как рак, переползает к ящику. Танк гремит где-то за бруствером. Не выдержав, я отрываюсь от командира, хватаю снаряд и, привстав, за секунду толкаю его в ствол. Из шеи Желтых снова вырывается тонкая струйка крови, обдает мне брюки и сапоги, но быстро ослабевает. Когда я снова подползаю к командиру, она почти пропадает. Остекленевшие глаза Желтых останавливаются.
На четвереньках я кидаюсь к снарядам — танк в пятидесяти шагах. Одной гусеницей он подминает под себя остатки крестца, взмахивает в воздухе стволом, из-под его днища вместе с землей летит стерня. Попов вскакивает за прицелом, в тот же миг бахает пушка. Танк, окутанный пылью, будто споткнувшись, с разгона клюет стволом в землю, однобоко дергается и замирает. Впереди сквозь пыль остро торчит оголенное от гусеницы направляющее колесо.
Но башня его живет, она рывками обходит полукруг и направляется в нас. Попов, не целясь, широко расставив ноги и пригнувшись, бешено крутит маховички наводки. Наш маленький коротенький стволик с самоотверженной готовностью направляется навстречу.
На четвереньках, объятый ужасом надвигающегося, я приподнимаюсь с земли.
— Быстрей — или смерть!
Я бросаюсь к ящикам, в пыли мы сталкиваемся с Лешкой. Сильно стукнувшись, разлетаемся в стороны. Его пилотка падает мне под ноги. В его руках, однако, снаряд, Лешка вгоняет его в ствол.
— Прочь! — на секунду обернувшись, кричит Попов. С удивительной ловкостью через меня кувыркается Лешка. Танковое орудие, как-то дрожа и судорожно дергаясь, опускается все ниже и ниже. Это последнее, что я замечаю и вниз головой бросаюсь за Лешкой.
Выстрелы и взрывы гремят одновременно. Огромная глыба окопной стены рушится на мои плечи. Что-то колючим градом больно обдает затылок, и я мертвею, полузакопанный.
И вдруг становится очень тихо. Обрывается громовой грохот, исчезают близкие разрывы, только издали плывет ропот танков и мелко дрожит земля. Я почему-то ужасаюсь, выкарабкиваюсь из земли и выскакиваю из заваленного, разбитого окопа.
С краю площадки — воронка. В нее одним колесом провалилась пушка. Возле станины неподвижно лежит засыпанный землей Желтых. Рядом, тоже засыпанный землей и пылью, сползает на лопатках с бруствера отброшенный туда взрывом Попов. На его голове уже нет ни пилотки, ни каски. Грудь залита чем-то мокрым. Наводчик безумным взглядом смотрит вдаль и правой рукой зажимает окровавленную левую кисть.
Я оглядываюсь и столбенею. Никогда еще я не испытывал столь странно противоречивых чувств отчаяния, испуга и внезапной радости, почти в одно мгновение охвативших меня. Огромная пятнистая громада танка, вперив в нас длиннющий ствол, пылает бешеными языками пламени. Черный густой дым, едва относимый ветром, валит из его зада.
Попов, сжав зубы, стонет. Поднимает руку. По рукаву на штаны и сухую, жадную к влаге землю льется кровь.
Я бросаюсь к Попову, но наводчик завертывает руку в подол гимнастерки и кричит, глядя вдаль:
— Лозняк, огон!.. Огон!..
Я кидаюсь от него к пушке. Танк все разгорается, шипят и чадят языки пламени, смрадное облако обволакивает огневую. Остальные прорвались. Подминая под себя пшеницу, сшибая бабки, они устремляются вдоль дороги в деревню, на переправу. Деревня горит, все вокруг стонет от гулких танковых выстрелов. Издали слышно, как с коротким стремительным визгом проносятся их болванки.
— Лешка! Лешка! — кричу я, но он уже не появляется из окопа. Тогда я сам вгоняю в ствол перекошенной пушки бронебойный и хватаюсь за механизмы наводки. Они еще повинуются мне.
В прицеле: угольничек настигает силуэт танка и — выстрел. Пыль, грохот… Тугой резиновый наглазник прицела сильно бьет в бровь. Я на четвереньках кидаюсь за новым снарядом. На горящем танке вдруг откидывается верхний люк, из него появляется черная дрожащая рука в перчатке. Она хватается за край, но срывается и снова слепо, безнадежно цепляется. Из окопа бьет короткая очередь…
— Огон! — строго требует Попов. — Прицел болше два!
Я заряжаю, кручу дистанционный барабанчик прицела на увеличение, стреляю и снова кидаюсь к ящикам. С короткими перерывами гремит пулемет Кривенка. Попов сидит, зажав руку, дрожит почему-то весь и кричит:
— Огон! Огон!
И я, скользя по разбросанным гильзам, мотаюсь между пушкой и снарядными ящиками. Пот слепит мне глаза, каплет на руки. Дьявольски горячо палит солнце. Но вот все стихает.
Я, зарядив, бешено вращаю маховички в одну сторону, в другую — везде пусто, танков нет, они прорвались. Бой гремит за деревней, на переправе. Я откидываюсь к казеннику, голова падает, руки безжизненно роняю на землю. Пальцы тихонько мелко дрожат. Из-под бруствера рядом торчат полузасыпанные землей ноги Лукьянова.