Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9
Шрифт:
— Отобьемся, — шепчет Лукьянов, кусает губы и снова пробует встать.
Люся мягко, но требовательно укладывает его на спину. Вдруг каким-то чужим, натужным голосом он сипит:
— Где мой автомат? Дайте автомат!
— Ну лежите же! Что вы такой неспокойный! — уговаривает Люся.
Я заряжаю три автоматных диска, потом ползу по ту сторону площадки в окоп, чтобы подобрать наши запасы.
Наверху, кажется, стало тише. Грохочет где-то вдали за деревней — а тут только кое-где стреляют и эхом раскатываются в небе винтовочные выстрелы. Попов из-за колеса наблюдает за полем. Я переползаю площадку
— Лукьянов ожил, — говорю я. — А ты все злишься?
Кривенок прижимается к стенке и ничем не реагирует на мои слова. Это, наконец, злит и меня — нашел время показывать характер, когда тут вся наша жизнь еле держится на волоске!
— Ну и напрасно, черт бы тебя побрал, — говорю я. — Что ты надулся! Ты знаешь, что нам драться придется?
— Открыл Америку!
— Ну?
— Ну и черт с нами! — бросает он и умолкает.
Я разрываю землю возле ниши, нападавшую с бруствера, выкапываю три наши гранаты, вытягиваю из-под песка тяжелые просмоленные пачки с патронами. Прижав все это к груди, начинаю готовить гранаты. Люся сидит, как сидела, над Лукьяновым, опершись на откинутую назад руку. Лукьянов стонет и часто прерывисто говорит:
— Ну зачем обманывать? Зачем? Разве этим поможешь?!. Знаю, все! Умираю ведь…
Люся молчит, очень озабоченно глядя на него, а Лукьянов, передохнув, продолжает:
— Ну что ж… Только не думал… Ужасно бессмысленно и зря. Конец! — говорит он и умолкает. Бледное лицо его покрывается обильным потом. — Конец всему. Теперь нечего скрывать! Зачем? Кто я на войне? Трус презренный! — тихо, но с внутренней силой говорит он. — Всю жизнь боялся. Всех! Всего! И вот… Ведь я врал про плен-то…
Я удивляюсь. Поднимаю на него глаза. Встречаюсь с его взглядом, но он отводит свой в сторону.
— Да, Лозняк, я тебе врал. В плен сам сдался. В окружение попал, ну и… Только потом начал понимать. Да поздно. И вот — все. Эх, зачем было, — хрипит он. — Ну что ж… Что поделаешь? Храбрость — талант. А я бесталанный! Для войны бесталанный. Будь она проклята, эта война!
— Эх, Лукьянов! Ну что же ты так? — говорю я.
Не часто приходится нам слышать такое. И это его неожиданное признание озадачивает. Значит, совсем он не тот, за кого выдавал себя. Мало, что он трус, он еще и обманщик? Но мы чувствуем его неподдельную предсмертную искренность и знаем, что далась она ему нелегко, и потому не презираем его.
— Дайте гранату, — просит Лукьянов, напрягшись, он приподнимается на локте, вперив в меня дрожащий затуманенный взгляд.
— Лежите, лежите. Нельзя вам так.
— Лозняк! Может, в последний раз… Повезет… Убью гада! Чтоб не напрасно…
Я сую в его руку «лимонку» и отворачиваюсь.
Лукьянов падает спиной на землю. По его грязным щекам сползает две слезы.
— Спасибо! — умиротворено и ослабленно говорит он. — И вам спасибо, — поднимает он взгляд на Люсю. — Поберегите себя. Вы красивая! Это так много… И не надо так… жалеть нас. Не стоит.
В укрытие заглядывает Попов.
— Лукьян жив?
— Живет еще, — тихо отвечает Люся. Она очень серьезная, какая-то собранная и повзрослевшая за этот день. — Идите, перевяжу.
— Скоро приду, — улыбаясь говорит Попов. — Немец маломало гляжу.
Он исчезает. Вскоре Люся с досадой говорит:
— Опять! Опять потерял сознание. И воды нет.
Кусочком ваты она вытирает с лица Лукьянова пот. Я подхожу и сажусь рядом с ней. Она достает из сумки какой-то пакет, открывает флакон.
— Держи!
Я помогаю ей, а Люся что-то вливает в полураскрытый Лукьянов рот. Он, однако, больше не раскрывает глаза.
Я впервые так близок к Люсе и впервые нас двоих объединяет общая беда. Рядом лежат убитые и умирает наш пятый товарищ, но я почему-то не чувствую особой остроты этой потери. Видно, нервы притупились, привыкли к неизбежности. Но вот близкое Люсино соседство какой-то неизведанной волнующей теплотой охватывает меня. Из самых потаенных глубин моей души поднимается волна ласкового чувства к ней. Что-то теплое, даже не дружеское, а братское вливается в мое сердце. Очень хочу прикрыть ее, защитить, не дать в обиду. Теперь мне не так уже важны их отношения с Лешкой, с тем капитаном Мелешкиным, теперь она со мной и разлучить нас может разве что смерть.
«Милая хорошая девчушка! — хочется сказать мне. — Я люблю тебя! Люблю! Навсегда! Навеки… — пусть мы погибнем, пусть пропаду я, все равно я буду любить тебя до последнего мгновения. Как же мне без тебя?»
И мне почему-то становятся слышны мои слова, может, я говорю их вслух — я гляжу на Люсю — нет, она сидит в задумчивости…
А что, если сказать?
Так вот, как думаю и чувствую, скажу — пусть знает, что из того, что наша жизнь еле теплится, что лежат четверо наших товарищей — наша ли в том вина, что судьба уготовила нам такую молодость? Что будет после того, как я признаюсь в этом, — не могу представить. Но, видно, та необыкновенная значительность, которая наступит после моих слов, и не дает мне решимости.
— Люся! Побереги ты себя. Прошу, — говорю я и с затаенной надеждой на то, что она уступит мне, согласится, гляжу на нее. Люся словно пробуждается, вздыхает и печально улыбается одними уголками губ.
— Как? Может, бежать? Бросить раненого?
— Зачем? Бежать некуда… Но все же… — возражаю я, хотя и чувствую, что сказать нечего.
— Все же, все же… Немножко сподличать, да? Война спишет? Думаешь, я зачем примчалась к вам? Оттого, что подлость доняла, вот! Задорожный ведь в санроту прибежал за бумажкой с красной полоской — в тыл, значит. Я говорю — а как же хлопцы? А он: хлопцы уже… отстрелялись. К тому же я ранен, говорит. А рана там — царапина одна. Вот как! — говорит Люся.
Я немею. На минуту забыв о немцах, осовело гляжу в строгие, но по-прежнему очень ясные Люсины глаза.
— Этого от Лешки я не ждала. От кого хочешь, но не от него, — нервно продолжает Люся. — Выбежала, смотрю — вы тут бьетесь. Оставила его в санчасти, бросила все, полетела. И разрешения не спросила… Только вот… опоздала.
— Подлец! — вырывается у меня. — Надо было комбату доложить.
— Что докладывать! — говорит Люся. — Все же он ранен, формально прав. Правда, с такой раной никто его в тыл не пошлет.