По обе стороны экватора
Шрифт:
Иногда туда заглядывал даже сеньор Карвальяэс, наш сосед по «Сан-Жорже», торговавший недвижимостью. Его влек в «Лузитанию» профессиональный интерес: в губернаторской канцелярии высиживался тогда план так называемой «урбанизации» Санта-Марты. Это означало, что обитателей фавелы переселят куда-нибудь за город, подальше. А бараки и лачуги фавелы, намозолившие глаза обитателям «чистых» кварталов Ботафого, снесут и освободившуюся территорию застроят либо многоквартирными домами для более платежеспособной публики, либо виллами для миллионеров. Осведомленный об этих проектах сеньор Карвальяэс кружил над Санта-Мартой как предвкушающий поживу стервятник урубу: «Лузитания» была для него местом сбора информации о положении дел
А вот сеньора Перейру, владельца туристской конторы «Рио-Мар», я в «Лузитании» не видел ни разу. Видимо, где-то на уровне Карвальяэса и Перейры проходила граница между теми, кто еще мог позволить себе выпить чашку кофе в заурядном ботекине, и теми, кто уже никак не мог опуститься до уровня клиентов Старого Педро. Впрочем, бог с ним, с этим снобом сеньором Перейрой! Не хочет он наведываться в ботекин, тем хуже для него. Тем меньше радостей будет в его жизни. Для большинства же демократически настроенных обитателей «Сан-Жорже» и окрестных кварталов Ботафого такие заведения, как «Лузитания», служили желанным местом частых, чуть ли ни ежедневных встреч. И в задымленной, пропитанной пряным ароматом кофе, кислым духом пива и пронзительным запахом кашасы «Лузитания» царила атмосфера взаимного уважения и доверительности. Алкоголиков в «Лузитании» не было: их не терпели и избавлялись от них быстро и безболезненно, подвергая единодушному и сплоченному остракизму. И мне казалось, что, если не учитывать содержимого кошельков, то единственное заметное там, в «Лузитании», различие между теми, кто спустился к Старому Педро со склонов Санта-Марты, и теми, кто пришел в ботекин из «Сан-Жорже», заключалось в том, что Флавио, Зека да и сам Старый Педро называли друг друга словами «приятель», «амиго», «компаньеро», «кумпадре», а к остальным посетителям они обращались с почтительным «сеньор» или «доктор», с ударением на последнем слоге: «доктор». Такое обращение не имеет ничего общего с медициной. Никто из клиентов Старого Педро не предполагал, что сеньор Карвальяэс, Ариэл или я являемся врачевателями. Просто-напросто слово «доктор» употребляется в Бразилии при обращении к людям образованным и грамотным, к чиновникам и вообще всем, кто стоит на социальной лестнице ступенькой выше своего собеседника. А полностью забыть о существовании этой социальной лестницы все-таки невозможно даже в доверительной и сердечной беседе у Старого Педро.
Если торговец недвижимостью доктор Карвальяэс или штурман дальнего плавания Томас Роша находились на верхней ступеньке социальной лестницы «Лузитании», то в самом ее низу можно было бы поместить постоянно дежурившего со своими нехитрыми принадлежностями у входа в ботекин чистильщика башмаков Эскуриньо: темнокожего мальчишку лет двенадцати. С особым удовольствием расскажу об этом удивительном, всеми любимом существе.
Мы сидим с Сержио Порто за столиком, который Старый Педро выставил на тротуар, потягиваем «Браму» и наблюдаем, как Эскуриньо обрабатывает очередного клиента, изнемогающего от жары толстяка в голубом костюме с зеленым чемоданчиком-кейсом модели «Самсонайт», остановившегося в нерешительности поблизости и, видимо, размышляющего про себя: «А не выпить ли, черт возьми, и мне холодного пивка?»
— Почистим башмаки, сеньор доктор?
— Ну, давай!
— Хотите с песней или без песни?
— А какая, собственно говоря, разница?
— С песней, конечно, будет немного подороже.
— Это почему же?
— Дополнительная плата: за музыкальное обслуживание.
«Сеньор доктор» оглушительно хохочет. Смех у него судорожный и истеричный, похожий на рыдание. Отсмеявшись, он присаживается за соседний столик, приветствует меня и Сержио учтивым кивком головы и показывает Старому Педро на пальцах, что ему требуется стакан пива. Эскуриньо усаживается перед ним на корточках, бережно водружает правую ногу клиента на свой ящик, откидывает крышку, достает щетки, гуталин, бархотку. Одновременно он налаживает с клиентом контакт и делает это с почтительностью без подобострастия и с дружеской фамильярностью без панибратства:
— Как там ситуация на Ближнем Востоке, сеньор доктор?
— Что?!
— Не слышали: Израиль не собирается снова напасть на арабов?
— А тебе-то что до этого за дело?
— А как же: если опять там начнется война, цены на нефть подскочат.
— Ну и что?
— Как что? Мой гуталин подорожает. Он же делается из нефти.
Сеньор доктор снова разражается хохотом-плачем, взмахивая руками, словно цапля, приготовившаяся к взлету. Отсмеявшись, он поворачивается к нам и показывает взглядом: «Ну и грамотей же мне попался!»
Мы улыбаемся, мы давно уже знаем Эскуриньо, балагура и весельчака, эрудита и философа, с детских лет усвоившего нехитрую премудрость: веселый клиент — это добрый клиент. А добрый клиент — это щедрый клиент. Конечно, бывают и исключения, но в большинстве случаев теория срабатывает, и в ящик Эскуриньо падает чуть больше монет, чем перепадает его конкурентам, которых не так уж мало по соседству.
— Ну а как же песня? — спрашивает, пригубив пиво, толстяк. — Ты же обещал мне музыкальное обслуживание.
— Будьте спокойны, сеньор доктор, — говорит Эскуриньо, намазывая башмак клиента гуталином. — У нас обслуживание не только музыкальное, но и отличное. Нужно, однако, решить вопрос с репертуаром.
— В каком смысле?
— Вы должны сказать мне, что именно хотите услышать: самбу или американскую песню?
— Какая разница: пой, что хочешь.
— Я просто предупреждаю, сеньор доктор, чтобы потом вы не были в претензии, не обиделись на меня.
— А за что я на тебя должен обижаться?
— Ну а как же: американская песня будет подороже. Я же пою ее на американском языке.
…Пока сеньор доктор рыдает в очередной раз, Старый Педро, руководствуясь принципом «куй железо, пока горячо», подсовывает ему еще один стакан пива. Мы любуемся Эскуриньо: он умеет не только балагурить, он и работает артистично и весело. Под ритмичную песню щетки так и порхают в его руках, и в башмаках клиента уже отражается клонящееся к вершине Санта-Марты солнце.
Сержио Порто рассказывает мне, что недавно Эскуриньо пригласили на телевидение: один из режиссеров, почистив у парня башмаки и познакомившись с «музыкальным обслуживанием» Эскуриньо, решил, что его можно попытаться включить в вечернее музыкальное шоу, ведущим которого, кстати сказать, был сам Сержио Порто и которое было посвящено в основном бразильской народной музыке. Разве это и в самом деле не трогательно: бразильский Робертино Лоретти в живописных лохмотьях с ящиком для чистки обуви в руках поет карнавальную самбу?
— В назначенный день, — рассказывает Сержио, — Эскуриньо появился в студии: никакого ящика, никаких лохмотьев. Белая рубаха, костюм, галстук.
— Да ты что, Эскуриньо? Зачем ты вырядился?
— А что? Сегодня я не на службе, поэтому решил прийти без спецодежды. В штатском.
— А галстук зачем?
— Вы думаете, что я не знаю правил этикета?
— Ну ладно, решили мы с режиссером, — говорит Сержио, — одеть, как положено чистильщику обуви, мы его оденем, ящик со щетками найдем…
— А какой тебе нужен аккомпанемент; куики с тамбурином будет достаточно?
— Нет, мне нужен оркестр.
— Какой еще оркестр?
— Как положено: барабан, трубы, саксофоны, скрипки и рояль.
— Какие скрипки? Какой рояль? Ты что собираешься петь?
— «Ай лав ю», стало быть: «Я тебя люблю!» Моего собственного сочинения.
— Это что: самба?
— Нет, это рок-баллада, — снисходительно пояснил Эскуриньо. — В стиле «кантри». По мотивам Фрэнка Синатры…