По обе стороны экватора
Шрифт:
«Голпе» — вещь серьезная. При упоминании о «голпе» все сосредоточенно затихают. Монашки-близняшки осеняют себя крестным знамением. Солдат кладет руку на вещмешок, словно услышав команду: «Приготовиться к десантированию!»
— В Эквадоре чуть ли не каждый год голпе, — говорит, ни к кому не обращаясь, старик с романом Миллера, — но я что-то не припомню, когда их устраивали коммунисты.
— То-то и оно, что еще не устраивали, — назидательно отвечает Карлос. — И слава богу, что не устраивали. А если бы устроили, хотя бы раз, так мы не сидели бы тут и не беседовали бы мирно с вашей милостью.
— Это почему же?
— Да потому, что все мы были бы уже… — Он проводит черным ногтем по жилистой шее и многозначительно глядит на старика, который, пожав плечами, вновь погружается в тропические страсти Генри Миллера.
Монашки-близняшки снова дружно крестятся, достают откуда-то из-под черной спецодежды четки и с неподражаемой синхронностью начинают перебирать их. А я размышляю о всесилии этих неандертальских убеждений: «Если придут коммунисты, жди второго пришествия и конца света». Месяц назад в самолете из Рио на Боготу моим соседом оказался адвокат. Он имел два университетских диплома: Рио-де-Жанейрского университета и парижской Сорбонны. Разговорившись с ним, я с изумлением выяснил: он убежден, что в СССР не существует права наследования. «Поэтому, — считал он, — когда там, в Советской России, человек умирает, все его имущество, вплоть до носовых платков, переходит в собственность государства. А вдова и дети должны начинать новую жизнь „от нуля“. Так думал человек с двумя университетскими дипломами! Стоит ли удивляться, что билетер-кондуктор-стюард-механик „Виатур“ Карлос опасается коммунистического „голпе“ и неизбежно последующего за ним „апокалипсиса“»?
Кстати, о «голпе». С тех пор как в 1830 году Эквадор завоевал независимость, режимы сменялись здесь в среднем раз в два года. Однако случались и более бурные периоды. С 1925 по 1948 год, то есть за 23 года, сменилось 22 правительства… Но старик, читающий Генри Миллера, прав: ни один из этих «голпе» не был «коммунистическим».
Я размышляю об этом, перелистывая свою записную книжку. И думаю о том, что весьма наглядным воплощением национальной эквадорской нестабильности может служить биография Хосе Веласко Ибарры, того самого, за которого призывают голосовать надписи на асфальте дороги, плакаты на заборах и музыкальные рекламы, исторгаемые транзистором попутчицы-гимназистки. Веласко уже в пятый раз стремится к президентскому креслу. (Забегая сейчас вперед, могу сказать, что и та попытка оказалась успешной.) За сорок лет — с начала 30-х до начала 70-х годов — этот хитрый политикан и ловкий демагог пять раз занимал президентский дворец. Но лишь один раз сумел благополучно завершить предусмотренный конституцией срок правления. В остальных четырех случаях его изгоняли политические противники, которых у него было очень много, что не так уж удивительно, учитывая феноменальную беспринципность, непоследовательность и карьеризм Ибарры.
…Вот о чем напомнили мне опасения Карлоса насчет коммунистического «голпе». И пока я размышлял об этом, наш стенающий рессорами чадящий сизым дымом ковчег «Виатур» подползал к Гуаякилю. Теперь, к концу дня и к финишу путешествия, банановые джунгли вдруг исчезли, и дорога вела нас сквозь пожухлые от засухи плантации кукурузы. Справа по курсу уставшее испепелять землю громадное медное солнце спешило окунуться в спасительную прохладу невидимого отсюда, но близкого Тихого океана.
В Гуаякиле меня ждет Хосе Солис Кастро, или, как ласково называют его друзья, «Пепе». Он — коммунист. По приглашению ТАСС работает корреспондентом агентства в этом городе [2] .
Еще из окна «Виатура» бросилась в глаза любопытная особенность гуаякильской архитектуры: почти каждый дом имеет аркаду. Очень удобно для тропиков: всегда ты — в тени, а в сезон дождей — с декабря по май — аркады защищают прохожих от регулярных ежедневных ливней. Когда я сообщил об этом своем глубокомысленном наблюдении Пепе, он рассмеялся.
2
Сейчас, когда я пишу эти строки, Хосе Солис Кастро является секретарем по международным связям ЦК Коммунистической партии Эквадора.
— Главное назначение аркад совсем иное: они помогают спрятаться от пуль.
Он сказал это, любовно поглаживая деревянный столб, поддерживающий нависший над тротуаром второй этаж. И мне показалось, что царапины и шрамы на изъеденном временем и сыростью куске мангра под его ладонью и впрямь оставлены пулями. А может быть, это так и есть? Ведь в таких городах, как Гуаякиль, на каждом шагу сталкиваешься с совершенно неожиданными и непривычными вещами и понятиями.
Возьмем, например, такой элементарно простой вопрос, как выбор помещения, в котором ты будешь работать или жить. Казалось бы, в любой стране, на любом меридиане следует искать то, что удобнее и дешевле. В Гуаякиле к этим универсальным критериям добавляются и некоторые иные, продиктованные местной спецификой…
Когда мы поднимались в корпункт ТАСС, на четвертый этаж без лифта, Пепе скакал через две ступеньки, как горный козел. Ему — ничего, он привык, не первый год бегает по этой лестнице, а я, естественно, старался не отстать, но чтобы оправдать свою одышку, с шутливым раздражением спросил: почему он не подыскал себе восьмой этаж без лифта? И услышал в ответ, что таких домов в Гуаякиле нет. А если бы были, то офис для корпункта был бы снят именно там. И именно без лифта.
Пепе сказал это и вышел в соседнюю комнату, чтобы распорядиться насчет кофе. А его помощник, совсем молодой парнишка, видимо, сообразив, что я не понимаю, о чем идет речь, объяснил:
— Понимаешь, компаньеро, в нашей работе чем выше без лифта, тем лучше: во-первых, меньше будет шастать сюда случайных зевак. А во-вторых, когда мы ощущаем повышенный интерес со стороны полиции, — вон, кстати, видишь, внизу серый «шевроле»? — вполне возможно, что это «они» и есть… Так вот, если мы ожидаем налета, то достаточно посадить внизу верного человека, чтобы он просигналил нам. И пока «они» будут шлепать без лифта вверх по лестницам на четвертый этаж, мы успеем уйти через окна по крышам и чердакам в соседний переулок. А там лови нас!
Появляется Пепе с подносом, на котором благоухает кофе и стоят рюмки с ликером. Мы чокаемся за дружбу и солидарность коммунистов всей земли, потом прихлебываем кофе. Гляжу в окно. Перед домом — довольно большой сквер. Желтые листья упали на крышу стоящего внизу «шевроле». Кроны деревьев должны служить приютом мошкаре, об этом говорит опыт моей бразильской жизни. И поэтому спрашиваю Пепе: не лучше ли было бы найти помещение, где поблизости не было бы столько зелени? Он подходит к окну, обводит рукой открывающийся отсюда вид:
— Именно потому мы и выбрали этот дом, что он стоит перед сквером. Обрати внимание: перед нами нет других строений. Ни банков, ни отелей, ни жилых домов. Это означает, что за нами нельзя подсматривать и в наше окно неоткуда выстрелить или бросить гранату.
— Ну а дома как у тебя в этом смысле? — спросил я.
— Дома?.. Дома, к сожалению, неважно: дом у меня одноэтажный. И окна выходят прямо на улицу.
…Об этом нашем разговоре я вспомнил, когда полгода спустя прочитал в одной из рио-де-жанейрских газет краткую заметку: «В эквадорском городе Гуаякиле в окно дома, принадлежащего корреспонденту советского агентства ТАСС, вчера вечером была брошена самодельная бомба „коктейль молотофф“. В момент взрыва в доме никого не оказалось, поэтому происшествие обошлось без жертв. Однако недвижимости гуаякильского коммуниста причинен значительный материальный ущерб».