По обе стороны экватора
Шрифт:
Мы с Алексеем едем по национальной автостраде номер два из Визеу в Коимбру. «Автострадой» эту дорогу можно назвать лишь при известном воображении: это обычная асфальтированная дорога, петляющая по долинам неглубоких речушек и по склонам холмов, сплошь оплетенных виноградными лозами. Перед въездом в поселок Санта Комбра Дао — маленькое кладбище. Я торможу. Алексей вопросительно глядит на меня: снимать здесь вроде бы нечего? Потом выходит вместе со мной и с наслаждением разминает затекшие ноги.
Ворота кладбища почему-то закрыты. Но, нажав плечом, можно легко раздвинуть их и войти.
Тишина. Безлюдье. Жужжат мухи и пчелы. Пахнет тленом и привядшими цветами. Серебрится паутина.
Совсем недалеко от входа — скромная серая мраморная плита с темной надписью: «САЛАЗАР». И ярко-красная роза. Совсем свежая. Видимо, положили ее на эту могильную плиту только что. Час назад, не больше…
«Салазар»… Семь темных букв на сером мраморе рождают калейдоскоп ассоциаций, размышлений, воспоминаний о целой эпохе в жизни маленькой страны, приютившейся на самом дальнем западе Европы.
«Салазар». Слово, вставшее в нашем сознании в один ряд с понятиями: «фашизм», «полиция», «тюрьмы», «пытки», «смерть». Семь букв на гладкой серой плите и свежая роза. Как пятно крови. И как свидетельство: тот, кто лежит под этой плитой, не забыт. Он по-прежнему почитаем. Его помнят. О нем скорбят.
«Салазар». Смотрю на это имя и чувствую, как во мне рождается желание пофилософствовать о бренности всего земного и о необратимости бега Истории, чьи даже самые темные страницы таят в себе поучительный для грядущих поколений опыт. А разве не так? Ведь ненавидя фашизм, мы все же внимательно исследуем его, учимся находить его симптомы, распознавать опасность рецидива. Это очень нужно уметь еще и потому, что фашизм далеко не всегда и совсем не обязательно проявляется в таких хрестоматийных формах, как это было в Германии, Испании или Италии. Гитлер — это апофеоз, олицетворение и крайняя точка. Это наиболее наглядное воплощение фашизма. А Салазар может служить примером куда более изощренного приложения фашистской доктрины к конкретной исторической ситуации.
Давайте задумаемся, почему случилось так, что, если истерический диктаторский режим Гитлера просуществовал двенадцать лет, а Муссолини находился у власти двадцать три года, Салазар сумел удержать свою страну в кулаке целых четыре десятилетия. Разумеется, главной причиной этого долголетия фашизма за Пиренеями (кстати, в Испании диктатура Франко просуществовала лишь немногим менее — 36 лет) является специфичность политической ситуации и социально-экономических условий. Но в определенной степени оно было обусловлено и личными способностями Салазара.
Не буду подробно анализировать систему взглядов и концепций этого человека, который, если цитировать его почитателей, «навел в стране порядок», «вырвал Португалию из предреволюционного хаоса» и «обеспечил народу стабильность и процветание». Свою историческую миссию Салазар сформулировал в афористической фразе: «Если мы не сделаем революцию сверху вниз, то она поднимется против существующего порядка снизу вверх». Вот некоторые из его идей, высказанных в 1928 году в момент прихода к власти. Он следовал им всю жизнь: «Необходимо осуществить великую революцию в наших политических нравах и административном аппарате, пребывающем в состоянии кризиса. Эта революция, необходимая и неизбежная, либо будет осуществлена в рамках порядка, как мы того хотим, либо она произойдет в атмосфере хаоса…
Я являюсь сторонником — и это известно всем — строгой политики сбалансированного бюджета… Политика жертв — это наказание, ниспосланное стране за ее ошибки и проступки.
Политика, которую я исповедую, основана на страдании и служении».
(…Интересное и очень многозначительное совпадение: залив кровью страну, задушив с помощью своих друзей Гитлера и Муссолини республику, каудильо Франко обратился к нации 31 декабря 1939 года с патетическим призывом, который, если отбросить фразеологию и обнажить суть, весьма напоминает салазаровское кредо: «Нам нужна одна Испания, единая, сплоченная. Необходимо покончить с ненавистью и страстями, разбуженными недавней войной. Но покончить не либеральничаньем в виде чудовищных губительных амнистий — это обман, а не акт милосердия.
Надо соблюдать заповеди Христовы об искуплении страданием, нужно заставить виновных раскаяться. Кто думает иначе, тот глупец или предатель».)
Эти высокие, восхищавшие многих западных экономистов и политологов салазаровские формулы на практике сводились к весьма простому способу достижения «революционных» целей: надев ярмо жесточайшей эксплуатации на трудовой народ и под демагогическим предлогом «политики жертв» и «наказания за прежние ошибки» лишив его справедливой компенсации за свой труд, Салазар гарантировал промышленникам — их прибыли, банкирам — высокие проценты, латифундистам — чуть ли не самые дешевые в Европе крестьянские руки, обывателям из «средних слоев» — период относительного благополучия, которое выглядело тем более заманчивым на фоне охваченной огнем войны остальной Европы. А достигалось это казавшееся прочным и все же рухнувшее «благополучие» за счет не только высасывания соков из трудящихся, но и безжалостной эксплуатации Анголы, Мозамбика, Гвинеи-Бисау и других «заморских территорий».
Он был весьма своеобразным диктатором, этот «доктор Салазар». Во-первых, он совершенно не походил на традиционного «вождя», образ которого немыслим без пламенных речей, нескончаемых военных парадов и факельных шествий. В отличие от «братьев по крови»: Гитлера, Франко, Муссолини, Пиночета или Сомосы, Салазара никто никогда не видел в военном мундире, он никогда не стремился взять в свои руки маршальский жезл. Мало того, он старался до минимума сократить свое участие в публичных церемониях и помпезных манифестациях. Для этого у него был марионеточный президент адмирал Америк Томаш, тупой и тщеславный любитель светской жизни, которого португальцы прозвали «разрезателем ленточек». А Салазар мало говорил, редко появлялся на людях, был сдержан и сух, вел замкнутый образ жизни. Ему были чужды завывающие сиренами автомобильные кортежи, мотоциклетные эскорты, почетные караулы, высокие трибуны, развевающиеся штандарты и гремящие барабаны. Он был выше этих «маленьких слабостей» сильных мира сего. «Я полагаю, — сказал он однажды, — что у меня есть по крайней мере одно достоинство: я умею служить, когда я обязан служить».
И он действительно служил всю свою жизнь. Служил своей мечте: сделать Португалию сильной и независимой, упрочить ее авторитет, укрепить расползавшиеся «заморские территории», как назывались тогда в этой стране ее многочисленные колонии. Он служил тем, кто поставил его на этот пост и кто стоял за его спиной: нескольким десяткам семейств, превративших страну в свою латифундию. Всю свою жизнь, старательно избегая имиджа «вождя», он играл роль прилежного и добропорядочного служителя нации, верноподданного стража ее традиций. К тому же, отдадим ему должное еще раз, он не разворовывал государственную казну, не переводил казенные деньги на секретные счета в швейцарских банках, не строил себе дворцов на горных и приморских курортах. Посол Италии в Лиссабоне Бова Скоппа вспоминал в своих мемуарах: «Столь суровый образ жизни заставляет нас думать о том, что он правил страной из монастырской кельи». А один из самых пылких почитателей португальского диктатора французский писатель Анри Массис писал: «В этом респектабельном профессоре нет ничего от вождя или дуче, способного зажечь миллионы людей».
Но под этой маской скрывалась натура, столь же безжалостная и жестокая, как у ефрейтора из Браунау Шикльгрубера. «Революция в рамках порядка», — говорил Салазар, насаждая в стране тайную полицию и тюрьмы, пытки и перлюстрацию писем. По сути своей его «революция» ничем не отличалась от гитлеровского «нового порядка». Поэтому «доктор права» Салазар может считаться цивильным эквивалентом классического диктатора, облаченного в генеральский мундир.
У каждого режима есть свой символ. США с детства ассоциировались в моем сознании с кинокадрами биржевой лихорадки, орущих маклеров и выскакивающих на электронном табло курсов акций. Япония когда-то представлялась в образе самурая, приготовившегося к харакири, а теперь кажется конвейером, по которому все быстрее и быстрее плывут видеомагнитофоны. Гитлеровский фашизм для меня — это костры из книг, дымящиеся трубы Освенцима и выползающие из сталинградских погребов с руками над головой солдаты, закутанные в женские шали. Столь же символичным олицетворением салазаровского государства может, на мой взгляд, служить история, которая вспомнилась мне там, у скромной могилы в Санта Комба Дао.