По обе стороны экватора
Шрифт:
А началась она в сентябре 1968 года, когда на четвертом десятилетии пребывания у власти Салазара поразил тяжелейший инсульт. У врачей не было двух мнений: отец нации обречен, летальный исход наступит с минуты на минуту. И поэтому 26 сентября президент Америко Томаш впервые в своей жизни вынужден был принять ответственное решение. Посоветовавшись с ближайшими сподвижниками умирающего диктатора, он обращается к нации с сообщением о том, что в связи с тяжелой болезнью доктора Салазара пост главы правительства передается его верному ученику и последователю доктору Марсело Каэтану, который — хочется выразить уверенность — сумеет обеспечить преемственность курса и поведет наш потрясенный трагедией корабль к тем же благородным целям, к каким неутомимо вел его наш гениальный, выдающийся и непревзойденный Его Высокопревосходительство, отдавший всю свою жизнь благородному делу служения нации.
Марсело Каэтану страна прекрасно знала. Это был один из выкормышей Салазара. Будучи тоже доктором права, он неоднократно занимал в салазаровском правительстве различные посты, в частности, долгое время был министром финансов, но за несколько лет до болезни Салазара между ним и Каэтану пробежала черная кошка, чего-то они там не поделили, и более молодому доктору пришлось удалиться от государственных дел и целиком посвятить себя преподавательской работе.
Узнав о назначении на пост премьера Каэтану, трудовой народ раздосадованно махнул рукой: «Хрен редьки не слаще». Каждому португальцу стало ясно, что салазаризм будет продолжаться под новой вывеской. Так оно все и было бы, если бы… Если бы капризная и непрогнозируемая История не заложила неожиданный вираж: вопреки всем врачебным прогнозам Салазар не умирает! Разбитый параличом, обреченный на неподвижность, он продолжает жить, сохраняя некоторую ясность ума. Более того, через некоторое время он даже выписывается из больницы и возвращается в официальную резиденцию премьер-министра дворец Сан-Бенту, искренне убежденный, что продолжает оставаться главой правительства.
В стране сложилась парадоксальная ситуация: два премьер-министра. Марсело Каэтану — законный, действительно занимающий этот пост, и немощный, прикованный к инвалидному креслу, способный шевелить только одной правой рукой, глядящий на мир одним только правым глазом и соображающий хотя и половиной своих извилин, хотя очень туго, медленно, сплошь и рядом невпопад, но, черт возьми, все-таки соображающий и живущий Салазар!.. Ни у кого из окружения этого старца-инвалида не хватило смелости объявить ему, что он, сердешный, уже в отставке. А сам он узнать об этом не мог, так как врачи и советники, посовещавшись, решили поддерживать в нем иллюзию: «ничего не изменилось…» В конце концов, разве не прав был поэт, утверждавший, что тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман? И почему бы, решили друзья бывшего диктатора, не пойти на эту ложь во спасение, ради человека, который так «облагодетельствовал свой народ»? Чтобы задуманное стало возможным, врачи предельно ограничили контакты Салазара с внешним миром, запретили ему читать газеты и слушать радио. Телевидения старик терпеть не мог и никогда не имел в своей резиденции телевизора. Все люди, которые ухаживали за ним или попадали к нему, надлежащим образом инструктировались.
И целых два года в стране продолжалась эта фантасмагория, этот театр абсурда: Марсело Каэтану руководит работой правительства, проводит заседания кабинета, принимает ответственные решения, утверждает бюджеты, беседует с послами и направляет послания главам других правительств. А искренне убежденный в том, что он по-прежнему, несмотря на недуг, геройски держит в руках тяжкие бразды правления, Салазар тоже пытается обозначать деятельность. Время от времени вызывает министров на доклад, в не столь уж частые минуты просветления отдает какие-то указания, которые вынужден корректировать, поправлять, притормаживать или — к черту церемонии! — напрочь отменять Марсело Каэтану.
Однажды, ко всеобщему изумлению, Салазар вдруг появился на людях. Можно представить себе, какой поднялся переполох, как побледнел Каэтану, как перепутались врачи и советники! Да, да, стоящий одной ногой в могиле старик взял, как говорится, поднатужился, выдернул эту ногу, взгромоздился в машину, до которой его, кряхтя, донесли верные слуги, и соизволил прибыть на избирательный участок: в тот день, 26 октября 1969 года, по всей стране разыгрывалась традиционная оперетка диктатуры — «выборы» в палату депутатов. Вот и решил отец нации собственной персоной засвидетельствовать свое уважение демократических институтов и подтвердить незыблемость национальных традиций.
Страхи были напрасны: ничего непоправимого не случилось. Не выходя из машины, старец опустил свой бюллетень в услужливо поднесенную урну, приподнял правую руку и слабеньким взмахом морщинистой ладошки поприветствовал обалдевших от этой неожиданности зевак.
Но самым памятным и даже символическим моментом этого трагикомического двоевластия в Португалии стало интервью, которое Салазар соизволил дать французскому журналисту Роланду Фору, корреспонденту правой газеты «Орор». Француз дал заранее салазаровским помощникам слово, что, беседуя с диктатором, не проболтается и даже не намекнет ему на истинное положение дел. И при этом условии был, так сказать, допущен к телу Салазара. Воспоминания француза об этой встрече представляются мне интереснейшим документом, характеризующим фашизм на его последнем этапе. На финальном витке. На глиссаде снижения. В стадии появления трупных пятен.
Итак, ситуация ясна. Ее легко можно представить себе. Француз, естественно, вне себя от счастья. Скачет взад-вперед по парку в ожидании, когда старца вывезут на свет божий. Ага! Вон, везут… Слуга медленно катит инвалидное кресло, Салазар дремлет, подставив полуживое лицо теплому солнышку. Коляску ставят в тени на краю бассейна. Слуга, почтительно поклонившись, удаляется. Салазар открывает свой единственный способный что-то видеть глаз, узнает Роланда Фора, который неоднократно интервьюировал его в доброе старое время (именно на правах «старого друга диктатора» Фор и был сейчас допущен в Сан-Бенту), и здоровается слабым кивком головы: «Как поживаете, месье Фор? Я с большим удовольствием побеседую с вами».
Первые несколько минут беседа идет вокруг французских проблем. Фору приходится наклоняться, чтобы услышать слова восхищения великим генералом де Голлем и его достойным преемником Помпиду.
Естественно, французскому репортеру не терпится поговорить о португальских делах. Он спрашивает, каковы сейчас основные направления политики Салазара в своей стране.
Старец шамкает, собирается с силами и говорит, что теперь никто уже не может отрицать, что он был в свое время прав, когда сказал, что нужно ждать, нужно уметь выжидать.
Француз согласно кивает головой. Он понимает, что речь идет о самой больной национальной проблеме, которую, как искренне и гордо убежден Салазар, он решил раз и навсегда. В то время, когда одно за другим рушились колониальные владения европейских капиталистических стран в Африке, Азии и других районах мира, лозунг Салазара был: «Подождем!» Этой формулой маскировался категорический отказ даже обсуждать возможность предоставления независимости Анголе, Мозамбику, Гвинее-Бисау и другим колониальным владениям Португалии, которые даже не именовались «колониями». Они по-прежнему считались «нашими заморскими территориями».
— Мы сохранили наши провинции «Ультрамар» в то время, как масса неразумных политиков отстаивала бездумное освобождение всей Африки. Даже сами американцы стремились изгнать европейские государства из Африки, подобно тому, как они в свое время решили изгнать французов из Индокитая. Хорошо известно, чем это для них кончилось и куда привело…
Старец тяжело дышит, теряет нить беседы и с трудом находит ее снова. Француз буквально трепещет от возбуждения. Того и гляди умрет вместо Салазара от разрыва сердца, вызванного этой неслыханной удачей: самое сенсационное интервью его жизни.