По поводу одной машины
Шрифт:
Раньше чем в шесть — в четверть седьмого начать никогда не удается; ждешь-ждешь, пока все соберутся; как правило, всегда находятся такие, которые распишут-:я под уведомлением, и след простыл. На другой день спросишь, почему не пришел, всегда найдет какую-нибудь отговорку.
Собрание еще не началось, а настроение уже испорчено — все недовольны, раздражены, того гляди, начнут ссориться. Похоже, что дело совсем перестало ладиться. Не только никакой дисциплины нет, но и друг с другом считаться перестали.
Так было и в тот раз, когда на повестке дня заседания Внутренней комиссии: стоял вопрос об «Авангарде». Замысел, которому Гавацци, единственная женщина в комиссии, придавала большое значение и считала легко осуществимым, сразу же продлился.
Как только проверили, кто присутствует, она попросила слова, чтобы внести
— Я предлагаю пункт повестки дня, который сейчас стоит четвертым…
Дзанотти: — Прошу вас, товарищ, прошу вас! Все последнее заседание у нас шло на обсуждение повестки дня. И мы постановили считать ее действительной на: сегодня. Давайте не будем снова возвращаться к этому вопросу.
Ригуттини из цеха «Д-2», Рулли — представитель ИСТ [4], Волани (бедолага, отец пятерых девчонок, вечно простужен, поэтому одно из двух: он или сморкается, или смотрит на часы).
— Совершенно справедливо. Надо соблюдать дисциплину.
Гавацци: — А ты помолчи! Никто тебе слова не давал.
Дзанотти: — И тебе тоже! (Вежливее) — Пойми, товарищ, нельзя же злоупотреблять предложениями о порядке дня…
Ригуттини: — Лучше скажи, «о беспорядке»…
Дзанотти: — Беспорядок вносишь ты, Ригуттини! Продолжаешь высказываться, хотя я тебе слова не давал.
Кроме нее самой никто предложение Гавацци не поддерживает; двое — Дзанотти и Гуцци — воздержались. Вопрос о «новых крутильных машинах в цеху Г-3» остается на прежнем месте, в конце, перед «разным».
Когда до него доходит очередь, уже поздно — около восьми. Из одиннадцати человек, присутствовавших вначале, осталось всего шесть. Вскоре уходят Ригуттини и Мариани. Направляясь на цыпочках к двери, они жестами показывают, что все должно иметь предел, что семья тоже требует внимания. Остаются Дзанотти, социалист Гуцци и беспартийный Пассони.
Гавацци почему-то встает.
Пассони: — Ты что, боишься, что массы тебя не услышат?
Гавацци садится. Она готовила свое выступление, фразу за фразой, всю неделю: на работе, в трамвае, дома. Она решила не быть на сей раз Гавацци — от язвительных замечаний, выпадов, инсинуаций и проклятий воздержаться. Молчи, сердце, молчи! Иначе поднимут тебя на смех, Пассионария! Если они и согласятся с тобой или сделают вид, что согласны, то лишь потому, что побаиваются тебя, а не потому, что поймут. Возможно, услышав твой вопль о помощи, они даже смогут разобраться, какие тобой движут чувства, но в сущность — а дело в ней! — они вникнуть не в состоянии. Молчи, сердце, молчи! Пусть говорят факты. Факты же таковы. И Гавацци излагает самую суть их, в хронологическом порядке. Сначала несколько слов о том, что им предшествовало, то есть об установке новой машины, сконструированной инженером д'Оливо. Затем несчастный случай с Андреони. Невозможность установить его причину. Единодушный отказ рабочих цеха «Г-3» работать на «Авангарде». Приход Марианны Колли, которую взяли на завод в самый разгар увольнений. Провал попытки объявить ей бойкот. Удаление из цеха Берти. Таковы факты. Что было потом? Потом появился Бонци. Впрочем, может быть, его появление уже было предусмотрено планом замены старых мастеров-практиков молодыми специалистами с высшим образованием. Странное поведение этого Бонци, как раз принадлежащего к категории молодых специалистов с высшим образованием, Бонци, который занял место Берти после того, как тот… Нет, кажется, об этом она уже говорила. Им только попадись — сразу перебьют, скажут, повторяешься. О чем, бишь, надо было еще сказать? Черт возьми, какая странная штука! Эта история, изложенная в виде голых фактов, совсем не похожа на тот роман с продолжением, как это ей казалось до того. Может, она переборщила — была слишком сдержанна? Или, пытаясь быть как можно более объективной, что-то недоговорила, недостаточно подчеркнула взаимосвязь событий? К счастью, у нее есть про запас одна «бомба». Она решила ее придержать — пусть взорвется в конце и ужаснет всех. Держись, Гавацци, не будь такой, как всегда! Никаких комментариев. Самым спокойным, даже смиренным тоном выдай свою «бомбу», и все.
— Итак, против нас замышляется очень опасный маневр: дирекция задумала убрать все крутильные машины до единой и заменить их «Авангардами». Вот что нас ожидает, товарищи.
Ну как, кончила? Мертвая тишина. Видно, знаменитая «бомба» оказалась всего лишь бумажной хлопушкой… Или она недостаточно ясно выразилась?
Гавацци (нервничая): — Поняли вы или нет?! Постепенно исчезнут все старые крутильные машины! Не знаю, дошло ли до вас…
Она хочет говорить громче и не может — пропал голос. Теперь она бы не прочь снова стать прежней Гавацци, да не получается. И это тоже не получается! В отчаянии она снова впадает е полемический тон, предпринимает неуклюжие наскоки, повторяет обрывки уже сказанных фраз, добавляет подробности, которые либо не нужны, либо уже содержались в ее первом выступлении. Она сама это понимает, волнуется еще больше, выкрикивает какие-то избитые лозунги, некстати цитирует Маркса. И, окончательно потеряв самообладание, возмущается недомыслием, равнодушием, бюрократизмом так называемых рабочих партий…
Гуцци (видя, что Дзанотти невозмутим — продолжает делать пометки на исписанном листке блокнота): — Ладно, Гавацци, закругляйся!
Гавацци умолкает, с трудом наклоняется за сумкой, прислоненной к ножке стула, выпрямляется с таким видом, словно хочет сказать: «Ну, что ж, раз Гуцци торопится, давайте его уважим. Зачем же неволить человека…»
Дзанотти снимает очки и делает Гавацци знак сесть. Та безропотно подчиняется.
— Я благодарю товарища Гавацци за прекрасное выступление.
(Формула — всегда одна и та же. Меняется лишь эпитет: выступление может быть содержательным, результативным, пространным, мотивированным, убедительным).
— Приступим к обсуждению. Ввиду позднего времени прошу, товарищи, выступления не затягивать.
Молчание. Будь это в начале заседания, когда собравшимся здесь людям, простоявшим по восемь часов у станка, помимо всего прочего, хотелось выговориться, одного выпада Гавацци насчет «так называемых рабочих партий» было бы достаточно, чтобы вызвать целый трамтарарам. Все бы наперебой просили слова для возражения, для справки, для ответа. А сейчас молчат. Поздно, поздно, поздно! Уже двадцать минут девятого, а по часу и Дзанотти, самым точным из всех, даже двадцать две. Холодно. Гуцци и Пассони, которые, войдя, сняли было пальто, снова оделись, Пассони даже поднял воротник. Если Дзанотти не сделал того же, то лишь потому, что все-таки Внутренняя комиссия — не зал ожидания третьего класса. Закурили. Дзанотти и Гуцци курят сигарету за сигаретой. А Пассони опять взялся за свою тосканскую сигару, которая гаснет, как только он вынимает ее изо рта. Как уселись вначале за большой стол, так и сидят, каждый на своем месте, а пепельница одна, и кажется, что присутствующих сейчас больше всего беспокоит, чтобы было куда стряхнуть пепел. Нет, не та стала Внутренняя комиссия, не та… А что ж Гавацци? Она, бедняга, не курит. Просить слова — невправе, так как только что выступала; и уйти не может, потому что обсуждается ее сообщение. Она потерпела полный провал. Почему?! Ведь так тщательно готовилась, так старалась избежать обычных промахов, так была уверена, что всех поведет за собой!
Дзанотти: — Слово товарищу Пассони.
Пассони: — Я хотел сказать, что Гавацци изложила вопрос не совсем членораздельно. Может, это моя вина, но я, признаться, ничего не понял.
Гуцци: — Ну вот! Теперь устроим суд над Гавацци… Ты сомневаешься в ее искренности, что ли?
Пассони: — Ну, например, по какой причине все-таки выставили из цеха старого мастера, если он выполнил приказ дирекции и уговорил девушку остаться? А этот новый, с дипломом… Как надо понимать его действия? Как зондаж по поручению дирекции? Под видом сочувствия рабочим?
Гуцци: — Все это не имеет ровно никакого значения.
— Дай сказать, что ты вмешиваешься?! Есть еще другая сторона дела, отнюдь не маловажная и в сообщении Гавацци никак не отраженная. Как можно объявить войну машине, вызвавшей один несчастный случай, пусть тяжелый, очень тяжелый, но все же один… — Пассони плюет через левое плечо… секундная пауза — Когда на «Ломбардэ» есть немало станков, на счету которых по два, по три, по четыре и более увечий? И, насколько мне известно, никто даже не заикался о том, чтобы объявлять им войну! В общем, смотрите сами: мне лично с этим «Авангардом» никогда не приходилось иметь дело, я его в глаза не видел. Я просто задаю вопрос, высказываю сомнение.