По рукам и ногам
Шрифт:
И дыхание у меня было хриплое и совсем уж рваное. Даже неприлично, что я так развратно млею от простеньких ласк. Все путается, я не понимаю, и уже отказываюсь пытаться. Кэри лишь мимолетно касается ключиц, груди, и поцелуи спускаются ниже по животу, я запрокидываю голову и скребу по гладкой коже дивана – чувство, будто с большой высоты падаю. Последний поцелуй приходится в резинку трусов, а потом мучитель и от них избавляется.
По Ланкмиллеру даже в моем состоянии заметно было, что он упивался, но как-то не так, как всегда. Без обычного
– А где же команда про колено-локтевую? Изменяешь своим предпочтениям? – я тряхнула головой, убирая со лба пряди. Успела уже растрепаться и раскраснеться, как будто он меня к сему моменту раз пять, как минимум, поимел. Какой стыд – вся эта ситуация.
Конечно, я понимала, что Ланкмиллер-то как раз больше по экзотике, чем по постоянству. И тем не менее, не нашла в себе сил не подколоть его этой жуткой привычкой трахать меня, уткнув мордой в подушку.
Кэри только усмехнулся и сахарным голосом потребовал:
– Дай сюда подушку, солнышко.
Бить он меня ей будет, что ли… Но бить меня Кэри не стал. Подушку мне под бедра положил, а ноги закинул себе на плечи.
– Ай, Ланкмиллер, я с тобой гимнасткой стану! – я закусила указательный палец скорее от смущения, чем от неудобства.
И уже молчу о том, что это положение все-таки жутко заставляет полыхать щеки. А то еще чего-нибудь выкинет в рамках эксперимента.
Вместо ответа на возмущения, мучитель примирительно чмокнул меня под коленку.
– Я хочу видеть твое лицо. У тебя глаза блестят.
Откуда вдруг все это из него полезло? Тоже пьянеет быстро и основательно?
Кэри принялся расстегивать ремень, и я поняла что все, на этом игрушки кончились. И уже хотелось, чтоб они кончились. Меня изнутри скребло желание, и Ланкмиллер это видел. Его и самого не трясло чуть ли.
Я снова закусила палец, чувствуя, как мучитель входит в меня.
Черт, когда он делает это медленно, ощущения до безобразия другие. И угол тоже совсем другой – непривычно и очень глубоко. Ясно теперь, почему Ланкмиллер вдруг отдал предпочтение «переменам». Плавный толчок, в ответ на который я выгнулась, зарываясь дрожащими пальцами в волосы. Что ж ты, гад, творишь, у меня все мыслительные процессы отказывают.
– Не закрывайся от меня, – Кэри совершенно привычным жестом отнял руки от моего лица и сцепил их над головой.
Очаровательно, теперь я еще и беспомощна, как он любит. И лицо мое видно. Понятное дело, с чистым сердцем заявить потом, что мне не понравилось, я не смогу. А и к чёрту.
С каждым толчком во мне словно таяло упрямство, раскрепощая и позволяя без зазрения совести наслаждаться происходящим, мечась и стоная под мужчиной, который меня ненавидит, наверное. А впрочем, это сейчас неважно.
Накрыло меня в итоге сильно. Просто снесло к чертям весь рассудок, и я еще минут десять пыталась отдышаться, лежа на диване и хватая ртом воздух, когда Кэри уже давно принял вертикальное положение, то есть сел, хотя выглядел тоже все еще не вполне дееспособным.
Я со вздохом полезла рукой под диван, нащупала там трусы и шорты и этими ограничилась. На кой мне теперь грудь прикрывать, мы только что переспали. Кроме того, два ключевых вопроса «Чего он там не видел?» и «На что смотреть?» окончательно убили во мне остатки приличия, и воды я себе поплелась наливать прямо так, полуголая.
Наливала я прямо из-под крана в покоцаную жестяную кружку, ибо ни иной посуды, ни иного источника живительной влаги в этом доме я не обнаружила.
– Кику, это больно, когда тебе так спину располосовывают? – вдруг спросил Ланкмиллер, а я чуть не поперхнулась.
Ублюдок, не мог подобрать времени получше. А еще больно, когда задают такие вопросы. Как будто финку под ребра загоняют. Нашел о чем интересоваться. Совсем придурок, что ли?
Я грохнула пустым стаканом о полку буфета и обернулась.
– Это же, мать твою, Ланкмиллер, наказание. Ты причинил мне боль еще и потому, что я не ждала от тебя такого. А потом тебе показалось мало, и ты меня еще разок в грязь лицом окунул, да? И знаешь что, это было больно не только, когда ты шнуром размашисто лупцевал, к стенке меня приставив, но и недели две после – каждое движение заставляло меня скрипеть зубами. Ты прав, те пять ударов, они по праву коронные… Но сейчас уже все зажило, – зачем-то тише добавила я, – уже сколько времени прошло, даже мои переломы после поездки на маменькином лайнере затянулись.
Кэри молчал. Не затянулась только память.
– А… так ты не лицо мое видеть хотел, а на спину смотреть боялся? – тихо вздохнула я, не отводя глаз от пола. Почему-то мне очень не хотелось на мучителя смотреть.
– Кику, иди спать, поздно уже.
Я остановилась в двух шагах от дивана, ожидая, когда вслед за командой последует его пронизывающий взгляд, но Кэри так и не поднял глаз.
– Что толку идти спать, когда гроза спать всё равно не даст, – пробурчала я, вспоминая, какой черт меня понес уйти с кухни.
Ланкмиллер, не говоря ни слова, поднялся и сгреб меня в охапку. Вопить и шумно протестовать я не стала, у меня все еще колени дрожали, какие уж тут протесты. Смирно лежала на его руках весь путь до самой спальни. А потом он сделал то, что было ему не свойственно. Сравнительно мягко приземлив меня на простыни, лег рядом и, притиснув к себе, носом уткнулся в плечо.
Я вырываться не стала. Сейчас как раз тот момент, когда ему не нужно ни слов, ни дела. Просто мое присутствие.
У меня куча всяких мерзких пороков, но отсутствие здравомыслия к ним не относится. Я прекрасно отдавала себе отчет, Ланкмиллер лишь заполнял мной пустоту своей души, образовавшуюся после смерти Элен. А я использовала его, чтоб заполнить свою постоянную давящую пустоту из смеси тревог и жутко противной темной тоски. Мы, по факту, всего лишь пользовались друг другом и на большее были попросту непригодны.