По рукам и ногам
Шрифт:
Собирала каждый взгляд, вздох, как последние. Они и были последними.
Потом началась какая-то нездоровая горячка, в сознании всё перепуталось.
Я уже не могла понять, где мои воспоминая, а где воспалённый кошмарный бред. Что из этого в действительности произошло со мной, а что лишь плод обезумевшего воображения. Я вообще застряла где-то между реальностью: не там и не здесь. День перепутался с ночью, и потому, когда за окном стемнело, меня это ничуть не удивило, я и заметила-то только, когда дверь с тихим сквозняком приоткрылась и в комнате снова появился Кэри. Видимо, доконали его мои подвывания
В итоге я забылась у него в объятиях.
А утро наступило такое, что лучше б и не наступало вовсе. Сухо в горле, а глаза не разлепить от рези. Хочется лечь и сдохнуть, но я, кажется, уже и это пробовала.
Вчерашняя агония ушла, и на её место пришло пустое, огромное, тихое отчаяние. Ступило мягко и разлилось под сердцем холодной лужей.
Я молча лежала, не шевелясь, и часто приходилось моргать: из правого глаза медленно текли слезы. Вот же ж прицепились… Всегда теперь они будут, что ли?
Кэри был рядом. Да что там рядом, я лежала у него на коленях, а сам он спал, откинув голову на спинку дивана.
Я как-то иначе теперь взглянула на него. Вроде бы должна с большей ненавистью, ведь он все это нарочно, не по дурости характера, не на эмоциях. Каждый удар, каждое презрительное слово было с одной точно выверенной целью – причинить боль. С другой стороны, он пережил то, что сейчас ломает с такой поразительной силой меня.
Он прошёлся по всем этим лезвиям босиком, отгрёб у судьбы сполна, а я… а я его ещё и добивала собственными же словами.
Вот уж воистину, мы друг друга стоим.
– Роуз, – заспанным голосом пробормотал Ланкмиллер, каким-то образом учуяв, что я проснулась.
Сонным движением смахнул мои волосы с лица, и лучше б он этого не делал. Я б и сама сейчас в ужасе отскочила от зеркала, не узнав своё отражение, хотя уж я-то навидалась всякой жути. Но Кэри спокойно погладил меня по щеке, все ещё жмурясь ото сна и вглядываясь в светящийся циферблат на столе.
– Вставай, уже за полдень. Нельзя всё время умирать от горя, уткнувшись носом в подушку. Так и с ума недолго сойти.
Ох, надо же, мучитель в своём суровом репертуаре. Я кое-как поднялась с его колен и отползла на другой край дивана. Ну вот да, теперь причиняю ещё и кучу неудобств, заставляя вот так бестолково с собой нянчиться. Дура, в руки себя возьми.
– Прости за эту истерику, пожалуйста. Прости. Я знаю, что жутко неудобно и жутко некстати, сама бы рада это остановить, только не… не знаю, как.
Я гораздо больше хотела извиниться за другое, но прости меня хотя бы за это.
Ланкмиллер явно ожидал от меня совсем не этого; воплей в духе «да как ты мог», обвинений и ненавистных взглядов, но никак не сбивчивых, неловких «прости, пожалуйста». Точно такой же как и я, не знает, как подступиться к человеку в горе. Кэри молчал растерянно ещё секунд пять, потом тяжело поднялся на ноги, не оглядываясь в мою сторону.
– Всё в порядке, так и должно быть, просто в тебе… накопилось за всё время. Нужно было дать выход, ты молодец, что в себе не стала держать.
– Да, наверное.
Я боялась, что голос откажет совсем после вчерашнего. Ну,
А ещё я боялась Кэри. Он будет разговаривать со мной об этом? Будет снова смотреть на меня тем жутким взглядом? Будет меня винить? А меня было за что винить, было. Влюбиться её угораздило, идиотку. Да это ж значит – подставить себя незамедлительно всем ударам судьбы. И они не заставили себя ждать, что совсем неудивительно. Мне бы даже больно не стало, прочти мне Ланкмиллер нотации вроде этих. Но он обратился ко мне с совсем другими словами:
– Пора ехать в Шель. Здесь я уже всё закончил, а со дня на день бумаги на тебя придут, – я встрепенулась, а мучитель тут же торопливо добавил. – Я тебя не гоню, уйти сможешь, когда захочешь. Если захочешь.
«Если», как же, сдалась я на твоё попечение.
Может он и хотел добровольно обречь себя на пытку видеть меня каждый день и каждый день испытывать уколы совести по сотне различных поводов, но я этого не позволю. Я умею жить, и выживать тоже умею. Хочу… чтобы всё заново. По чистому листу аккуратной прописью. Могу ведь я ещё разок попытаться?
– Ты в состоянии? – Кэри заглянул мне в лицо, не зная, как расценивать сумрачное молчание. – Ехать все равно нужно. Там Алисия ждёт. Она скучает по тебе.
Впервые в жизни слышу, что по мне кто-то скучает. Пусть даже это уловка мучителя, все равно здорово придаёт сил.
– В состоянии, – скрипучим голосом заверила я, стараясь не звучать, как умирающий. – Сейчас, только в ванную загляну.
О да, я в состоянии. Я в состоянии встать и не упасть на пол, в состоянии пройти весь этот непреодолимый путь до ванной. Я в состоянии снова запихнуть эту случайно вырвавшуюся боль так далеко внутрь, как только это возможно, лишь чтобы не причинять лишних проблем. И через минут пятнадцать я, может, даже смогу улыбаться. Я в состоянии.
Дверь ванной захлопнулась, и я сразу же включила воду, чтобы заглушить свое дыхание даже от самой себя. Такое сбитое и неровное. Сначала давила слезы, потом беспомощно вытирала. Ну откуда их, твою мать, так много, ну что я, в самом деле…
– Учти, мы на поезде, – в дверь ванной постучали, – так что ты не сиди там долго, а то опоздаем. В конец выходных пробки на выезд такие, что мы там ещё сутки простояли бы. А на «люкс» места ещё остались.
Это звучало так… обычно, так поразительно нормально и здорово, что я готова была расцеловать мучителя за эти слова. За то что он сейчас буквально тянет меня, задыхающуюся, за шиворот, расставляет ориентиры, даёт опору, и я снова могу дышать.
Я послушно выключила воду, открыла дверь и – и вписалась в его грудь. Стоял под дверью, караулил. Вместо того, чтобы отскочить, как всегда, я обняла его, ткнулась носом в ключицу и задушила свои всхлипывания в его рубашке.
– Все будет хорошо, – грустно и очень серьезно проговорил Ланкмиллер мне в шею, – не плачь больше, все будет хорошо.
В поезде, в чистом двухместном купе с воздушными шторками на окнах меня настигло столь долгожданное состояние анабиотического шока. Сознание отделилось от окружающего мира, и все стало казаться таким сказочным, игрушечным и безразличным, что стало легче. И я бы многое отдала, чтобы это шаткую грань, построенную между реальностью и мной ничего не сломало.