По рукам и ногам
Шрифт:
люди гибнут каждый день, десятками, никому до них дела нет, и я… Я просто хотела дёрнуть за ту ниточку, которая случайно оказалась у меня в руках. Я просто хотела Веста использовать. На этот счёт тоже глупо питать иллюзии.
По крайней мере, за этим я пришла. А вышло все в итоге совсем не так, как задумывалось.
– Не молчи, пожалуйста. Можно хоть что-нибудь сделать? – я подняла глаза с пола на стоявшего спиной ко мне Ланкмиллера.
Он наверняка сейчас подбирал варианты от «это не моё дело» до:
– Ты ведь можешь забыть о них, ты знаешь? Жить у меня, не нуждаться ни в чем, и
– Нет. Нет, Вест, так не пойдёт, прости, что побеспокоила, но мне нужно… – я и шага к выходу не успела сделать, как меня весьма бесцеремонно вернули на место.
– Хорошо, – вздохнул Вест, потирая переносицу, – я поговорю с Розой. Если вопрос в деньгах, то он решаем.
Я не успела толком ничего ответить, даже вникнуть в предложение, как Ланкмиллер вдруг грохнулся передо мной на колени, заставив подскочить от неожиданности. И только когда я потянулась к нему, он поймал мои руки, сжав в своих.
– Розмари, я человек не безгрешный, но если можешь, прости мне все мои грехи.
Я так и не поняла тогда, почему он это сказал. Наверное, просто чувствовал.
***
Чем ближе я подбиралась к трагедии, тем хуже становились воспоминания. Обрывочные, фрагментарные, я собирала их, словно мозаику, ранясь о каждый кусочек, но все равно возвращая его на место.
Тогда ещё не было никакого Шиффбау. Никто не думал, что на уме у маменьки именно это. Вест пообещал ей открыть счёт с очень приличной суммой. Я бы даже сказала, слишком приличной, какой-то более скромный человек мог бы жить на них до самой старости. Роза могла бы распорядиться иначе, вложиться куда-нибудь, что-то вроде того. Она встречала Вестона на корабле в пристани, чтобы меньше было свидетелей, разговор все-таки предстоял приватный. Конечно, по закону, делать то, что Роза делала, было нельзя, но если прикрывал «Зуб», то можно.
Они все никак не могли договориться о цене. Я сидела чуть поодаль, у самой двери и мечтала, чтобы меня никогда в жизни вообще в этой каюте не было. Но сама напросилась, так что поздно уже жалеть.
Дело затягивалось так, что за окном стемнело уже. Оба были пьяны уже и все походило на какую-то дурацкую семейную перепалку гораздо больше, чем на деловые переговоры. Тона все повышались, наблюдать было отвратительно, пока наконец это не переросло в самую настоящую пьяную драку. Все очень быстро случилось. Маменька толкнула Веста в грудь, тот не удержался на ногах и ударился головой об угол тумбочки. Роза ещё несколько секунд била его по щекам пощечинами прежде чем обернуться ко мне.
– И он вообще-то не дышит.
Очень быстро и очень по-дурацки.
Мне так больно и страшно, что я вообще ничего из творящегося вокруг не понимаю. Жизнь кончается, и начинается какая-то бестолковая суета.
***
Дождь хлестал по лицу, а я уже и так была насквозь промокшая, потому что до берега добиралась вплавь. Я выпрыгнула за борт, когда Роза приказала найти меня и привести к ней. Ей нужен был номер счета и я, которая уже ничего никому не сможет рассказать.
А потом он меня просто выгнал, Кэри. Молча выслушал моё захлёбывание слезами с истерическим заиканием напополам и
Теперь все начало вставать на свои места. Почему Ланкмиллер с таким редкостным удовольствием надо мной измывался, зачем маменьке сдалась моя драгоценная память и почему просто убить меня ей не можется.
Вся эта ситуация словно обухом по голове, тяжело и больно, ровно до тех пор, пока не думаешь о главном.
А главное ломает так, что я слышу хруст собственного позвоночника.
Я не чувствую, не вижу, не хочу этого понимать. Не хочу думать о том, что единственный человек, что был мне дорог, мертв уже два года как.
Я бы сказала, что просто, блять, не выживу без него. Но я выжила вот, просто дышала, ела, спала. Так, будто в моей жизни его никогда и не было. Но теперь перегородка сломалась, вообще все сломалось, и эта память с головой затопила, задушила меня. Я дёргано обернулась к Кэри.
– Ты правда считаешь, что… что это все моя вина?
– У каждого в этой истории своя вина, – мерзко и уклончиво ответил Ланкмиллер, он понял уже, конечно, что мне все вспомнилось, у него и взгляд серьёзней стал, и помрачнел изрядно.
– Считаешь, – убито заключила я, мучаясь от желания запихнуть все вылившееся на меня обратно в такие глубины памяти, из которых мне потом будет этого не достать. – Можем мы потом поговорить? Мне нужно… – перевести дух, прийти в себя, не сдохнуть? – немного времени одной побыть, чтобы улеглось.
Ланкмиллер ничего не сказал, только молча кивнул и к выходу направился. Может, распознал очередную ложь. Чтобы улеглось, как же. Немного времени мне хватит лишь на то, чтоб дышать снова начать по-нормальному. Грудную клетку спазмы сдавливали.
У самой двери я все-таки остановила его:
– Кэри, как ты пережил?
– Я уже рассказывал. Секс, работа; работа, секс. Секрет-то простой.
– А Элен?
– А мне кажется, я не пережил, – он рассеянно обернулся ко мне спиной, и из того, как говорил, было ясно, что это чертова гребаная правда. Самая настоящая. И я больше не удерживала его вопросами.
Когда мне так отчаянно кто-то нужен, рядом не оказывается никого. Ланкмиллер закрывает за собой дверь, потому что я сама его об этом попросила.
========== Часть 107 ==========
Что-то горячее. Что-то жгло щёки и застилало тошнотворной дымкой глаза, сколько не смахивай – не исчезнет. До меня с каким-то опозданием, с мерзким шумом в голове дошло, что плачу. Что впервые за два года у меня слёзы. И их откуда-то жутко много, и глаза жжёт, как кислотой, но перестать не могу.
В первое время в подушку, так, чтоб не слышал Кэри, а потом уже беззастенчиво в голос – я плакала. Выла навзрыд, так, что себя не помнила.
На что я надеялась, не понимаю. Что в первые же минуты станет легче, что смогу обуздать поднимающийся девятый вал и выйти к Кэри, поболтать за жизнь? А вот ни черта. Меня выворачивало и крыло. В памяти ещё что-то всплывало отрывочными вспышками, словно специально с целью добить недобитое. И я всё равно хваталась за эти кусочки, добровольно продолжая свои нестерпимые пытки.