По следам Карабаира Кольцо старого шейха
Шрифт:
.. Так и сегодня. Собираясь в Орюрт, он ловил себя на том, что думает о чем угодно, кроме предстоящей операции по изъятию лошадей, местопребывание которых указал на допросе одноухий Тау.
Сначала ему пришла на ум Зулета. Теперь, когда горечь их разлуки улеглась, Жунид рассуждал спокойнее и, как думалось ему, более здраво.
Едва ли можно склеить их жизнь после всего, что произошло. Слишком разные они люди. И даже если верить, что ребенок, которого она ждет,— его ребенок, вряд ли это что-нибудь
Потом он вспомнил о Евгении Кондареве, который в тот памятный вечер арестовал в его квартире Бориса Фандыро-ва. Обязательно надо перед отъездом в Орюрт дать Евгению телеграмму о том, что Рахман Бекбоев арестован. Кондарев должен находиться сейчас где-то в Чечено-Ингушетии. Второй раз получалось так, что Жунид завершал дело, порученное другому. Впрочем, не его ведь вина, что ему посчастливилось напасть на след Тау раньше, чем Евгению. Авось, Кондарев не обидится. Вроде не такой он человек.
В Орюрт опергруппа направлялась в таком составе: Ден-гизов, Шукаев, Вадим, и, поскольку аул находился на территории Чечено-Ингушетии, к ним должны были присоединиться товарищи из Чечено-Ингушского управления милиции. Шалим Алиханович мог бы и не ездить,— его дело, собственно, было закончено, но он не сумел отказать себе в удовольствии помочь Жуниду, которому открыто симпатизировал. И потом, не исключалась возможность, что в Орюрте могли найтись люди, так или иначе связанные с Мамакаевым.
Жунид не был уверен, что адрес, сообщенный ему Рах-маном Бекбоевым,— окончателен. Вполне вероятно, что лошадей снова куда-нибудь переправили, и придется еще поколесить по Кавказу, разыскивая их следы. Тем не менее Шукаев позвонил в Адыгею и вызвал Аскера Чича и Якуба Сй-юхова, бывших табунщиков Чохракской конефермы, для опознания карабаира и других коней.
В ожидании часа выезда он вышел побродить на бульвар перед гостиницей.
Небо хмурилось. Горные цепи, окружавшие город с трех сторон, затянуло тучами, вчерашний туман осел на замерзших деревьях кружевными кристалликами, и бульвар казался цветущим, как весенний сад. Над верхушками тополей шумели воробьи, суетливо перелетая от дерева к дереву. Куда-то торопились прохожие, поплотнее запахнув пальто и подняв воротники. Громыхали трамваи... Жизнь текла обычно и размеренно.
Шукаев присел на скамейку, закурил.
Хорошо бы сейчас забраться в уютную горскую хижину, поваляться на шелковистой бурке у очага, помолчать с неназойливым степенным хозяином, глядя, как языки пламени лижут черный котел, подвешенный на цепях к потолку, а искры вместе с кизячным дымом улетают в широкую трубу дымохода...
Потом послушать старинную историю Одну из тех, что любят по вечерам рассказывать горцы. В ней будет и красивая молодая любовь, и удалой джигит, который не дал в обиду свою возлюбленную и увез ее в горы и... мало ли еще чтоВажно, что это будет славно, неторопливо и покойно .
«Старею я, что ли?» — с досадой подумал Жунид и снова зажег потухшую папиросу.
Чем он станет заниматься дальше? Ну, найдет лошадей, вернет их чохракским колхозникам. А потом?
Опять возвращаться на прежнюю квартиру, где каждый угол будет напоминать ему о Зулете? Нет, ни за что! Надо попросить Денгизова, чтоб посодействовал его переводу на другое место. Может же он хоть раз попросить о чем-нибудь для себя?
С другой стороны улицы к нему шел Дараев.
«Откуда это он? — недоуменно подумал Жунид.— Ах, да, на почту ходил. Телеграмму жене отправлял.. »
— Чего ты здесь мерзнешь?
— А я не мерзну. Садись.
Дараев сел.
— У тебя плохое настроение?
— Нет, ничего. Просто — не думается ни о чем, Вадим.
— Пройдет. Это бывает. Устал ты.
— Пожалуй, немного есть,— согласился Жунид,— Ну, кажется, пора.
Дараев посмотрел на часы.
— Подожди еще немного. Я хотел поговорить,
– О чем же?
Вадим покраснел.
— Ты только... не прими за обиду... Я многому научился, работая с тобой, а главное, мне кажется... я даже уверен, что характером изменился к лучшему, но...
— Погоди, не продолжай! — вдруг остановил его Шукаев.— Я понял. Я сам давно подумываю об этом. Следующее дело ты должен вести сам, без меня...
Вадим Акимович смутился еще больше.
— Да. . видишь ли.. Я очень дорожу твоей дружбой, но боюсь, что..
— Потеряешь самостоятельность мысли!
— Да. И так я уже совершил две непростительные ошибки: упустил тогда Газиза Дзыбова и впустую прослонялся в Орюрте...
— Ты прав, Вадим,— вздохнув, сказал Шукаев и положил ладонь ему на плечо.— Тебе надо поработать самому Ты вполне заслужил это. И помни: если тебе понадобится моя помощь...
— Спасибо.
В старые времена о каком-либо событии или известии, которое надлежало знать всем, жителей селения оповещал глашатай.
Верхом на коне, важный и неприступный, неторопливо ехал он по пыльной улице и зычным голосом выкрикивал в сотый раз: «Слушайте, люди аула! Слу-шай-те-е, лю-ди аула! Не говорите потом, что не слыша-ли-и-и!»
Теперь должность глашатая была упразднена, и нехитрые обязанности его нес сельский исполнитель. По традиции он тоже разъезжал на коне, но не вопил на весь аул, а постукивал палкой в ворота очередного дома и сообщал каждому то, что следовало. Старики покачивали головами, с прискорбием сетуя, что былое мастерство аульного крикуна пошло на убыль, и скоро исчезнет совсем.