По следам Карабаира Кольцо старого шейха

Кешоков Рашид Пшемахович

Жунид взял новый лист бумаги из лежавшей на столе стопки и опять принялся возить карандашом, накручивая свои орнаменты и узоры. Так легче думалось. Внезапно кончик карандаша остановился и, помедлив, вывел две буквы: Р. Б.

Как же он раньше не сопоставил?!

Конечно! Если они искали приюта в Шахаре, то прямой резон предположить, что таковой мог им пообещать Рахман Бекбоев. Возможно, он не случайно уволился несколько дней назад и навострил лыжи в неизвестном направлении? Чест­но говоря, странное исчезновение. Уж кто-кто, а он, Шука-ев, знал Одноухого Тау. Не такой это человек, чтобы делать что-либо без веской на то

причины. Пусть Сугуров еще раз проверит и на. фабрике, и на квартире, которую снимал Рах­ман.

Но самое главное, конечно,— Кумратов. Во что бы то ни стало надо найти его останки.

Жунид вдруг порывисто встал и с досадой хлопнул себя ладонью по лбу

— Идиот! Господи, какой же я идиот! — Он схватил те­лефонную трубку и набрал номер Гоголева.

— Виктор Иванович? Здравствуйте, Шукаев Вы извини­те, что мешаю, но мне... Что? Хорошо, не буду Сразу к делу Мои все в разгоне, Вадим, Сугуров и Маремкулов — в лесу Если можно, я хотел бы срочно послать Семена Родионови­ча в аул Хабль. Нужно у жены Кумратова попросить пули от его охотничьего ружья. Если они, конечно, имеются в доме... Можно, да? Спасибо Вы сами пришлете его ко мне? Хорошо... Разумеется, буду держать вас в курсе событий

Через десять минут Семен Дуденко уже мчался на ви­давшей виды «эмке» Гоголева по направлению к аулу Хабль

А еще через два часа несколько пуль от охотничьего ружья Кумратова были сданы на исследование в бюро тех­нической экспертизы.

Жунид по-прежнему сидел в кабинете Бондаренко и про­должал портить бумагу Есть такая порода людей — в про­сторечии их называют «мазилками» — решают ли они обык­новенную школьную задачу, заняты ли размышлениями о более серьезных вещах,— руки их не способны пребывать в бездействии, если рядом есть карандаш или ручка Бумага уже не так обязательна — рисовать можно на крышке парты, на столе или на подоконнике. Жунид Шукаев принадлежал к их числу, хотя не задумывался об этом.

Давно пора было пойти пообедать, а он все сидел, сообра­жая, каким образом человек с чемоданом (если это один чело­век) мог принимать участие в трапезе кассира и охранника в столовой (в полдень), а затем (предположительно с тем же чемоданом, но теперь в мешке) оказаться в лесу, где его с двумя Другими видел Итляшев в половине первого. Пешком туда за полчаса никак не добраться. Вполне вероятно, что этот тип с чемоданом, очевидно, хорошо знакомый и с Барсуковым, и с Кумратовым, знал, что деньги получены, сумел допытаться у них каким путем и каким транспортом они собираются ехать на фабрику и, опередив их вместе с двумя ожидавшими его где-то в условленном месте сообщниками, организовал напа­дение и убийство Судя по тому, что подвода появилась в по­казаниях свидетелей уже после предполагаемого промежутка времени, когда Итляшев видел подозрительную троицу, имен­но на ней могли ехать по проселочной дороге в Шахар кассир и охранник. Подводу надо искать, хотя это не так просто

— Все вроде бы укладывается...— сказал Жунид и, по­морщившись, потушил очередную папиросу о груду окурков в пепельнице.— Но вот как он сумел так быстро добраться до леса? Те двое могли его там ждать. Как ни крути, а без лоша­ди, машины, велосипеда или мотоцикла — не обойтись. Вер­хом — слишком заметно — не так часто в наше время по го­роду скачут галопом. Велосипед? Горец в папахе с чемоданчи­ком и на велосипеде? Нелепо. И бросается в глаза. Значит — или машина, или мотоцикл. Все. На сегодня хватит.

Он снова снял трубку и позвонил в регбюро.

— Говорит майор Шукаев. Да-да. Меня интересует третье мая. Посмотрите, пожалуйста — угон машин или мотоциклов. Если есть, позвоните либо сюда, либо в гостиницу. Номер в гостинице 12 — 62. Хорошо. Буду ждать.

11. ПЕРЕМЕНЫ

Итак, все-таки — война! Конец Коноплянова Цемент марки 750 Жунид торопит самого себя. Главная улика — бумажный пыж. Хорошо, что в Черкесске одно книжное издательство. «Родная речь» для IV класса. Сколько мальчишек и девчонок города учится в четвертом классе? Мотоцикл.

В этот день запомнившийся на всю жизнь не одному Шукаеву а очень многим кого так или иначе коснулась война Жунид проснулся раньше обычного, разбуженный пронзитель­ным телефонным звонком Такой уж достался им телефон в этом гостиничном номере — резкий, горластый,— соседи даже жаловались администрации, потому что звонили Жуниду и Вадиму из разных мест достаточно часто Приходил монтер, долго ковырялся в аппарате, вроде бы поправил, но через два дня в упрямом телефоне оглушительно щелкнуло, и он заго­лосил пуще прежнего. Жунид взял трубку.

— Да. Что? — он мгновенно подскочил, сбросив с себя одеяло и сел на кровати, опустив босые ноги на коврик. Вадим тоже проснулся и, сонно щурясь, с недоумением взирал на голый атлетический торс друга.

— Кто это в такую рань?..— потянувшись, спросил он, но, увидев неожиданно изменившееся, жесткое теперь лицо Жунида, тоже сел и, оставив беспечный тон, уже с беспо­койством повторил свой вопрос:

— Что случилось?

— Да. Да,— отрывисто сказал Жунид.— Хорошо. Есть. Мы будем через двадцать минут...

— Что?

Жунид положил трубку и несколько секунд молча, неви­дящим взглядом смотрел в пол. Лицо у него было перевер­нутое.

— Война,— сказал он глухо.— Они все-таки напали..

— Кто звонил? — вскочив с кровати, спросил Дараев.

— Гоголев.

— Поднимают по тревоге?

— Да. Одеваемся. Быстро.

Больше они не разговаривали до самого управления, куда приехали точно через двадцать минут, как и пообещал Жу­нид. В вестибюле сидел помдеж и регистрировал прибываю­щих сотрудников. Люди стояли группами и шепотом разго­варивали. Тихий шелестящий шепот что-то напоминал Шукаеву, только он никак не мог сообразить,что именно: ассо­циация не давалась, ускользала. А тут еще подошел его че­ред регистрироваться. Его записали. Он оказался тридцать пятым по счету. В мозгу засела эта цифра, и он потом пол-Дня не мог от нее избавиться, мысленно повторяя: «Тридцать пятый... тридцать пятый...»

Только несколько недель спустя, вспомнив тишину того июньского утра в вестибюле управления и многоголосый тре­вожный шепот под его сводами, он понял, что это было по­хоже на подавленное, заторможенное состояние, которое воз­никает в доме, где кто-то умер.

Было около шести утра. Медный звон последнего удара старинных часов донесся из кабинета Коноплянова, и секре­тарь пригласил всех в зал заседаний. По дороге Жунид еще раз окинул взглядом Вадима, посерьезневшего Семена Дуден-ко, Сугурова и Маремкулова. «Мои — здесь»,— подумал он и, взяв Дараева под локоть, двинулся с ним к первым рядам стульев.