По следам Карабаира Кольцо старого шейха
Шрифт:
Через два часа — уже стемнело — они подъехали к моргу, рядом с которым стояло и кирпичное здание бюро судебно-медиданской экспертизы.
Еще через десять минут туда же прибежал и Шукаев, которому позвонили по телефону. Дожидаться завтрашнего дня, чтобы узнать о результатах вскрытия, было не в его натуре.
Сугурова и Дуденко Жунид отпустил и сидел с Вадимом в маленькой приемной Зулеты. Дараев тотчас задремал в кресле: он буквально валился с ног от усталости.
Жунид вышел в коридор покурить. Теперь он не сомневался, что был прав, утверждая в противовес конопляновс-кой версии, что ни Барсуков, ни Кумратов не замешаны в преступлении. Они всего лишь — его жертвы. Главное теперь — узнать, как убит охранник. В груди, напротив сердца, на гимнастерке запеклась
— Ну, что? — встретил он ее нетерпеливым вопросом.
— Пойдем ко мне в кабинет,— сказала она устало.— Пришлось повозиться.
Жунид пропустил ее вперед и, проходя через приемную, растолкал Вадима.
— Проснись же. Потом отдохнешь. Есть результаты.
— Я не буду читать вам протокол — это долго,— сказала Нахова,— Вадим Акимович, по-моему, и так еле жив. Можно в двух словах?
— Ради Бога,— вырвалось у Жунида.— Только поскорее...
Зулета сдержала улыбку. В таких случаях — она помнила — он никогда не умел быть терпеливым. Стоило ему напасть на след, и он становился невменяемым, для него переставало существовать все, кроме улик и свидетельств по делу, им овладевало возбужденно-приподнятое состояние ожидания, и он не мог понять, почему другие спокойны и неторопливы и не похожи, как он, на взведенную пружину.
— Хорошо. Я коротко. Итак... проникающее смертельное ранение в сердце. Умер мгновенно. Пуля прошла навылет. Судя по тому, что ее не нашли там, где его бросили в раствор, по ободранным носкам сапог и стертым коленям, его волокли по земле...
— Характер раны? — перебил Жунид.
— Рана круглая, по-видимому, выстрел произведен из охотничьего ружья...
— Так я и думал...— прошептал Шукаев.
— ... в упор,— продолжала Зулета.— Но, как ина теле Барсукова,— никаких следов ожога. Очевидно, стреляли через что-то мягкое — кусок материи, мешок... не знаю. В правой стороне грудной клетки, в складках гимнастерки —
бумажный пыж. Бумага слиплась, склеилась. Нужна техэкс-пертиза.
— Других следов насилия нет? — спросил Дараев, подняв на нее затуманенные дремой глаза с набухшими веками.— Мне показалось, когда мы его несли...
— Да, на затылке — след от удара орудием. Может быть, камнем. Его оглушили, а потом, я думаю, приставили к груди ружье и убили. Кстати, пуговица, которую мы нашли тогда, не с гимнастерки Кумратова. У него все пуговицы на месте, и они несколько крупнее.
— Ясно. Пыж вы нам дадите?
— Вот он...— Зулета вынула из кармана кителя маленький пакетик из пергаментной бумаги и протянула Шукаеву.— Пожалуйста.
— Я должен расписаться в получении? — спросил Жунид.
— Можно завтра. Секретарь уже ушла.
— Тогда — спасибо тебе...— он запнулся.— Большое спасибо. Так быстро и так... исчерпывающе. До свиданья. Пошли, Вадим.
Дараев молча кивнул Зулете и направился к выходу. Он уже плохо соображал, что происходит.
— Минутку,— остановила Зулета Шукаева у самых дверей и, понизив голос, так, чтобы не услышал вышедший в коридор Вадим Акимович, добавила: — Извини меня, пожалуйста, Жунид (после их первой встречи в Черкесске она впервые назвала его по имени), но... Заурчик все время спрашивает... Ты бы навестил его. Не обязательно, конечно, у меня. Можно в садике...
— Да, да. Я приду... просто завертелся, знаешь,.. Это проклятое дело отнимает у меня все время.
Она больше ничего не говорила, но и не уходила к себе в кабинет: так и стояла, повернувшись спиной к настольной лампе, горевшей на столе секретаря. Выражения ее лица он не уловил.
— Ну, я... пойду?
— Иди. Успеха тебе.
Известие о войне не было неожиданностью для Жунида Шукаева. Он никогда не считал себя дальновидным в вопросах политики, больше того — многое из регулярно читаемых им газет было ему непонятно. Едва ли он, например, толком представлял себе, какая разница между лейбористской партией и тред-юнионами, почему ни одна из европейских стран не смогла оказать Гитлеру никакого сопротивления, но вот здравым смыслом, не испорченным и не затуманенным излишней политической информацией, Жунид Шукаев обладал в избытке.
Он видел алчное шествие фашизма по Европе, в общих чертах понимая его идею, представляя себе, как прочно влияние Гитлера в среде мелкой немецкой буржуазии — лавочников, барменов, торговцев и других слоев общества, не слишком обремененных запросами интеллекта, а более озабоченных собственным желудком. Он немного читал и слышал о Круппе, о Рурском бассейне, о немецкой военной промышленности и, если не догадывался, когда произойдет вторжение, то, во всяком случае, не сомневался, что оно неминуемо произойдет. Слишком притягательными были для немецких фашистов просторы России, слишком не хватало им многого из того, чем она располагала в достатке,— угля, леса, нефти. Он читал в какой-то книжке о трагедии Рудольфа Дизеля, ученого, буквально затравленного германскими властями за то, что он изобрел двигатель, работающий на топливе, которого Германия не имела.
Именно здравый смысл не позволял Шукаеву разделить те беспечные шапкозакидательские настроения, которые возобладали в известной части нашего общества и легко укладывались в строки любой из популярных тогда песен о летчиках, летающих выше и быстрее всех, о танкистах, громящих врага на его территории, об армии в целом. «Чужой земли — ни пяди, но и своей вершка не отдадим». Многие, ох, как многие свято верили в это и. . ошибались. Дорого заплатили страна и народ за эту слепую веру
Но через все это еще предстояло пройти. А пока Щука-ев, твердо зная, что война будет не из легких, надеялся, выполнив порученное ему дело, еще повоевать с винтовкой в руках. Может быть, он пойдет в разведку, даже наверное, хотя в сущности это неважно. Он знал, что сумеет быть хорошим бойцом. И он хотел этого не только потому, что он один и, кроме маленького Заура, его некому ждать. Просто он — сын огромной, великой страны, и его долг помочь ей в трудный час Разумеется, он никогда бы не отважился произнести вслух такие торжественно-громкие слова, но думал он так.
А сейчас он должен был хотя бы на пару часов сократить и без того недолгое время своего ночного сна (видит Бог, ему нелегко это сделать!), удвоить энергию и в самый кратчайший срок распутать тот клубок преступлений, который занимал все его мысли. Благо теперь у него в руках первая и едиыственная пока улика — бумажный пыж, которая приведет его в дом убийцы.
Гоголев, живший рядом со зданием управления, мог ночевать дома и, зная это, уступил Шукаеву и обоим его помощникам — Вадиму Акимовичу и Арсену бывшую «комнату отдыха», устроенную позади кабинета еще Конопляновым, обожавшим всякую «помпу». Жунид было стал отказываться, но Виктор Иванович не хотел и слушать. «Никаких разговоров,— тоном приказа заявил он.— Перебирайтесь сейчас же. И мне легче — будете держать меня постоянно в курсе событий. Кстати, спасибо вам: честно говоря, и я не очень надеялся, что вы все-таки разыщете останки Кумратова...»
В «комнате отдыха» стояли кровать, диван и нашлось место для раскладушки, на которой, как младшему, пришлось спать Сугурову.. Был письменный стол и полупустой книжный шкаф, в котором поместились все пять папок с делами.
Переезд из гостиницы много времени не занял — вещей у них почти на было: что надо мужчине — пара чистых рубашек да смена белья, и уже после обеда в управленческой столовой, когда они вернулись на новое свое местожительство, Шукаев сказал Сугурову:
— Ближайшие два-три дня мы обойдемся без тебя, Арсен. Сейчас получишь командировку, смени свою форму на самую обычную — не очень новую и не слишком старую гражданскую одежду — и поезжай вечерним поездом в Махачкалу, а затем в Дербент. До отъезда побывай у Паритовых — узнай, к кому ездил завхоз театра... Еще раз — это тоже до отъезда,— сходи в драмтеатр, поговори с людьми, нроверь все протокольные данные, которые собрал о нем в свое время Бондаренко.