По ту сторону грусти
Шрифт:
Андропов закрыл глаза, отзываясь на её ласку. Но через миг снова открыл их и посмотрел на неё долго, словно не мог наглядеться. Припухшие губы и веки хранили следы его недавнего волнения.
– Может, пойдём?
– проговорил он.
И они пошли, решив, что оставили хотя бы часть своего бремени там, на скамье под фонарём, посреди незнакомого бульвара Вечного города.
Они гуляли и смотрели по сторонам и беседовали, о чём придётся. И втайне дивились, как безотказно столь простое средство и как словами можно растворить тревогу и тоску.
– Леся, ты ведь лучше знаешь здешний мир.
– С чего ты взял? Я ведь не волшебник, я только учусь.
–
– Вот у офицеров у наших и спросишь. Уверена, они расскажут. Нормальные же ребята.
Увлёкшись обсуждением здешних реалий, снова вернулись к разговору о реке.
– А вот тут я ничего не понимаю. Безобразие, халатность! Нет, не надо мне тут говорить, что это тоже "для чего-нибудь нужно". Я бы лично пустил пароход, чтоб он подбирал всех заблудившихся. Нужна пара лёгких орудий, вооружённый конвой и капитан не трус. А одна шлюпочка - вариант ерундовый, кто б там что в своих легендах и мифах ни писал.
– Да это уж правда.
Они всё больше покорялись течению людского потока, раскрывались навстречу городу и, не сговариваясь, вспоминали Вильнюс. И, словно в ответ на их мысли, за поворотом показалась улочка, напоминающая Пилес или Диджои. И всё было так узнаваемо: красота и уютная потёртость невысоких домов, и каменная мостовая, и даже маленькие кафе.
– Знаешь, вот не думал, что сейчас выкажу подобное желание, - сказал Андропов озабоченно и смущённо, - но, право слово, я бы чего-нибудь съел.
– Так и я тоже, - подхватила Алеся.
И про себя подумала: "А ведь это всегда так бывает, когда поплачешь. Хочется и есть, и спать, и чаще всего - жить", - подытожила она. Но вслух ничего не сказала.
Они зашли в первое попавшееся место. Алеся мельком отметила, что на стене возле входа из гладких стёклышек янтарного цвета выложен кораблик. На стеклянной двери красовалась обычная вроде наклейка с перечислением банковских карт. Приглядевшись, Алеся изумилась: там было написано: "Здесь принимают искреннюю благодарность" - и больше ни слова.
Обстановка, казалось, вобрала в себя всё лучшее, что им обоим нравилось: и мягкий свет в уютном полумраке, и тёплая коричневость дерева, оттеняющая белизну салфеток, и маленький букетик живых цветов, и рядом - стенка сплошь из полок: и книги, и открытки, и безделушки. Во многих заведениях на Алесиной памяти пытались использовать этот модный приём для "атмосферы", и далеко не всегда это выходило - но здесь они словно оказались в укромном уголке гостиной.
Алеся начала по-деловому:
– Так, во-первых, как я узнала, деньги здесь не нужны. А ещё... Слушай, Юра!
– просияла она.
– Ведь теперь тебе всё можно! Ха-ха-ха, какая же всё фигня! Плоть слаба, а дух бессмертен! Боже, что я несу, - смущённо засмеялась она.
Андропов тоже улыбнулся, чуть растерянно и по-доброму.
– Надо же, - пробормотал он, - тогда, может... Ты какое предпочитаешь в данное время суток, красное или белое?
– Я всегда под настроение, сейчас - белое, - бойко отвечала Алеся, понимая, к чему он клонит.
– Значит, "молоко любимой женщины".
– Именно!
– Слушай, а где тут меню? Может, у них ещё и пирожки с капустой есть?
Когда им принесли заказ, Алеся подняла бокал, бледно золотящийся на фоне чёрного рукава, и произнесла:
– Мда, а ведь я, вообще-то, не знаю, что сказать.
Андропов усмехнулся:
– Ну говори уж хоть что-нибудь! Так красиво взяла бокал...
Она мелко пожала плечами, кашлянула, растянув губы в виноватой улыбке.
– Ну вот ты и здесь. Путь твой был долгим и трудным: и так если смотреть, и по большому счёту, если считать с середины шестидесятых, когда были ниспосланы первые испытания. Знаешь, мне всегда очень хотелось тебе помочь, а я не могла и за это себя корила. Но, наверняка, так было нужно - чтобы сейчас было легче. Хотя обычно это очень сложно принять. Но я надеюсь. И верю в тебя. И люблю. А самое главное - теперь ты видишь, что ошибся, - улыбнулась она, - потому что "не исчезают человеки". Что ж ещё сказать... я вроде всегда считалась мастером по части тостов, а как закруглить... Тогда, наверное, повторюсь: надеюсь, что я хотя бы немножко... Ну даже не знаю. Хотя бы развлекала тебя иногда. Это тоже дорогого стоит, при нашей-то жизни.
Юрий Владимирович слушал Алесю бы рассеянно, в задумчивости глядя сквозь неё. Но потом пристально взглянул на неё, покачал головой и сказал:
– Во многом ты права, а во многом нет. Особенно в последнем. Как все очень умные люди, пальцем в небо... Ладно, давай сначала выпьем. А потом к деловым вопросам.
Тонко зазвенело богемское стекло.
– Ты и так всё смешала в кучу, поэтому предлагаю ещё и за тебя.
– Нет, за тебя.
– За нас.
Затем, когда вспыхнул неярким золотистым огоньком и стал уже угасать нежный виноградный вкус на губах, Юрий Владимирович решительно поставил и отодвинул свой бокал. И сказал серьёзно:
– А теперь слушай. Можешь трактовать это как мою последнюю волю. Хотя я вот говорю - и понимаю всю жалкость своего предложения. Ну и всё-таки, скажи: как мне отблагодарить тебя?
Алеся неподвижно смотрела в сторону. И, наконец, заговорила, глядя неотрывно ему в лицо:
– Я уже думала об этом, Юра. Даже сейчас, как только уселась за вёсла. Потому что за перевоз, например, тоже обычно положено платить. И я правда хотела попросить у тебя галстук на память. Этот синий с голубыми узорами, со стразиком маленьким так мне всегда нравился! Ни у кого в Политбюро такой стильной красотищи не было, отвечаю.
– Нравится? Так на здоровье. Хотя этого мало...
– Нет-нет, стой, не снимай!
– запротестовала Алеся.
– Во-первых, я не хочу разрушать образ. Во-вторых, этого действительно мало. У меня созрела просьба посерьёзнее. Стихи.
– А что стихи?
– поднял брови Андропов.
– Их необходимо напечатать. Даже не спорь. Позволь злоупотребить моим положением: я как-никак вижу будущее. Поэтому, Юра, говорю сразу: да, на это можешь похмыкать скептически, сделать свой вид аскета - я о том, что литературоведы вполне прилично их оценят, твои стихи, найдут оригинальными и интересными. Ну вот, ухмыляешься, как я думала. Но я не о том. Так получится, что большинство рукописей вообще не уцелеет. Нет, дети тут ни при чём, они же сами потом огорчаться будут - но ведь жалко, правда? Молчишь, ну и молчи. А мне жалко. Потому что чувствовал, думал, старался, искал, ловил эти рифмы, как птиц, душу вкладывал - и что потом? И не надо говорить, что "просто для себя" - это тоже часть твоего наследия. И ещё у меня свой резон. Наши отношения никогда не будут преданы огласке, и иначе быть не может. Но мне бы хотелось, чтобы люди хотя бы немножко лучше на тебя взглянули, хотя бы чуточку больше тебя узнали - с той стороны, с которой тебя знаю я. Прошу, дай мне свои рукописи. Я настаиваю. Или скажешь, это слишком высокая цена за всё, что я сделала?
– с лёгким вызовом посмотрела Алеся.