По ту сторону грусти
Шрифт:
Ну хорошо, тогда вопрос: когда?..
Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось?..
Молчит кукушка. Алеся искренняя, добрая - чувствуется это, - но недаром ведь коллега: лишнего слова из неё не вытянешь. А может, и вытянешь, но не хотелось Юрию Владимировичу идти напролом. Тем более, добиваясь ответа, можно испортить отношения. Он понимал, что если из снов его вдруг уйдёт эта необычная спутница - это станет невосполнимой потерей.
И откуда тогда убеждение, что её мир тождественен его?..
Никаких тому доказательств. И поэтому - верить. Надо верить.
Глава десятая
Пульс
Алеся избрала свою традиционную манеру: надумывать, накручивать и страдать.
Она уговаривала себя верить в благополучный исход. Но что за этим крылось? Банальная трусость. Надежда, что "всё рассосётся". Но на ошибку глаза не закроешь - Алеся пыталась понять, где оплошала. Она упорно прокручивала в памяти все их разговоры с Андроповым, беспощадно сканировала все свои реплики и тон, до того, что замусоливала их полностью, и мешанина из обрывков их бесед просто оседала в мыслях неприятной тяжестью. Она исподтишка следила за председателем во время следующих встреч, но уловить ничего не могла. Казалось, Андропов стал немного спокойнее. Или это по сравнению с двумя предыдущими разами, когда он устал и неважно себя чувствовал?
Молодец, ничего не скажешь. Давай, злодейка, где твой нож? Всади его в спину. А там проверни на всякий случай, теперь уж точно, наверняка. Ведь это так легко, непринуждённо - отнимать у человека надежду.
Она терялась от этих перемен. Казалось, прошло десять лет - а казалось, пару дней. И ощущение создавалось, будто её пыльным мешком ударили.
Это она когда-то хотела поставить к стенке всех левых?
Это она теперь так переживала за Андропова?
Наверное, по инерции она испытывала подобие стыда за эти перемены, но втайне и гордилась - тем, что смогла постичь ранее непостижимое. Так ей казалось.
И ещё испытывала боль. Многообразную. Тому был ряд причин. Недаром она как-то на пятом курсе, в припадке вины за саму себя, в рыданиях выдала, что она полная бездарь, и если что-либо умеет делать виртуозно, так только страдать.
Хотя ведь вроде и было, от чего.
В виленском отделении Фаланги и связанном с ней Белорусском институте стратегических исследований на неё смотрели как-то странно. Опять то же ощущение: видят экзотическую зверюшку и не знают, что с ней делать, даже какое ей дать тестовое задание. Мусолили её рекомендацию, переводы со старошведского. В промедлении чудился умысел. Она просто не знала, как реагировать на подвешенное состояние. А для отвлечения бомбила с утра до ночи очередной перевод и комментарий.
У Алеси вообще падало сердце: она усомнилась: а стоило ли ей идти в партию? Вот скажите, а где партия - не мафия?..
Фаланга производила двойственное впечатление: что слишком хорошо - кроет подвох. Её чаровала эстетика: чёрно-красные знамёна, орнаментальный крест, патриотизм и громкие фразы. Она была падка на такое. Да. Нельзя было перечеркнуть прошлую жизнь. Алеся помнила, как задыхалась. Её страна была далеко не худшим вариантом: чистые улицы, красивая природа, сравнительно дисциплинированные люди, сравнительно низкий уровень коррупции. А что жизнь скромная, так это с точки зрения Традиции хорошо - чтобы народ не особо расслаблялся, боеспособность сохранял.
Она вспомнила давно ещё читанную большую статью, где россиянин делился своими впечатлениями: в целом положительно, но не скрывая противоречий. И именно там о современной Беларуси говорилось: "Возможно, именно так выглядела мечта Андропова". От этих слов Алесю бросало в жар. Тем более, двусмысленно. Все эти фразы о том, что её страна - "очень советская"... Кто ругал, кто хвалил, а эпитет тот же. Может, из-за этого она поддалась. Человек родом из будущего. Человек родом из Мечты.
Но, хотя она с годами устала романтизировать "чикагских мальчиков" и уличные перестрелки с террористами, её мечты были несколько другими, и по стилю, и по масштабам. Ей отчаянно не хватало "величия". Прозаическая реальность наваливалась тоской.
Мы могли бы служить в разведке, мы могли бы играть в кино...
Но мы, как птицы, садимся на разные ветки и засыпаем в метро...
А когда она попала в Великое княжество, то крышу снесло полностью. Она хотела великой Родины. Хотела сделать мир лучше. И безудержно хотела блистать. Опьянение. Блеск. Потому и попалась: надела мундир и, сияя, влетела под своды Минобороны. Чем закончилось, известно. Чем закончатся её нынешние искания, не известно вообще.
Да как бы вместе с ними не начались лихорадочные поиски жилья. Хозяйка квартиры вечерами пила на проспекте Маннергейма свой "депрессо" с ментоловой сигареткой и макарунами и стремительно разочаровывалась: в учёбе в частности и в избранном направлении в целом. Кто её разберёт, почему. Творческие люди - системы очень сложные. Теоретически Алеся могла бы проникнуться, но тошнотворное раздражение и страх нарастали с каждым днём и каждым сообщением от Киры. Ведь это означало, что она не то забирает документы, не то оформляет "академку", но в любом случае возвращается в Минск. А значит, Алесе надо собирать манатки.
Она мрачно вперялась в монитор и шарила по сайтам в поисках квартир или хотя бы комнат. Цены последнее время не взлетели, но коварно, нехорошо как-то поползли вверх. И что делать? Работы пока нет. В конторе платят скромно. На халтуры сертификат закончился, а новый делать - разоришься.
Сны ей тоже не приносили утешения как такового, потому что не давали расслабиться. Она застряла на своём ощущении вины, пугалась и напрягалась на каждом шагу, тщательно подчищала все свои речи, чтоб ни капли яду там не осталось - а это трудновато, если характер изначально не сахар.
Раньше слова и мысли председателя воспринимались как провокация, а Алесе нравилось провоцировать в ответ: ведь что сравнится с таким изысканным в своей наглости поединком? Например, она извлекала на свет божий свою научную тему и подбрасывала горящими головнями вопросы по Чили. Но Андропов быстро соображал, что его пытаются поддеть, и выходил из ситуации по-разному, но с неизменным изяществом. Мог перевести беседу на другую тему. Мог отшутиться. Мог терпеливо выслушать и обезоружить демонстративным согласием с отдельными тезисами. Мог парировать в ответ, да так, что Алеся, латинист не без претензии, краснела и бубнила что-то невразумительное. Как правило, в стиле Джен Псаки: "Я это уточню". "Ну давай, уточняй", - непринуждённо отзывался Андропов, приподнимая брови - соболиные росчерки. И тогда Алеся краснела и досадовала ещё больше, но злиться на него долго не могла.
Теперь ей было неловко за свою задиристость. Почему она и смущалась: Алеся теперь взяла за правило, что его не задевать нужно, а щадить. Сердце ей когтями сжимало холодное слово: обречённость.
На самом-то деле она редко об этом задумывалась. Председатель выглядел вполне уверенно и спокойно-жизнерадостно, только последнее время что-то уставал и казался молчаливым. Они встречались уже как старые друзья. Она даже наконец попала на дачу! Алеся поразилась, как там красиво. Нет, не картинная живописность - её пленила атмосфера, было в ней очарование, как в её любимом районе в Минске, где она жила во время учёбы: тихий центр второго разряда, раскидистые клёны, сливочно-бежевые хрущёвки, полосатые коты в палисадниках и бабушки у подъездов. И здесь тоже - деревянный двухэтажный домик, запущенный сад в лучших романтических традициях. Тропинки, чуть присыпанные листвой, тёплый свежий воздух, птицы и жужжание... как это по-русски?
– "жамяры". Ах да, насекомых. Её только немного смущали охранники. Смущали они и Юрия Владимировича, когда он приезжал на работу на площадь Дзержинского - он их отпускал чуть заранее и входил в здание без них. Но так-то вообще, что делать, если полагается. А отношения с ними были простые и дружеские. Алесе, в прошлом бонапартистке, вспоминался Наполеон и солдаты Великой армии: обо всех всё знает, всем найдётся доброе слово. Может, идеализированно - но зачем перебарщивать с постмодерновым цинизмом? Теплоте всегда должно находиться место.