По ту сторону ночи

Устиев Евгений Константинович

Лес шумел листвой и птичьими голосами. Тонко посвистывали рябчики, мерно стучал дятел, нагло орали кедровки; с треском ломая ветки, летали глухари.

А над широкой, протянувшейся вдоль реки террасой повисла тишина. Когда-то и здесь зеленел густой лиственничный лес, но его давно уничтожил пожар. Сейчас терраса похожа на кладбище. Насколько хватал глаз, торчали обуглившиеся стволы, протягивая к небу копья вершин и скрюченные ветки. Земля под мертвыми деревьями чернела перетертым углем. Только редкие зеленые кустики брусники с коралловыми ягодами оживляли эту сожженную пустыню.

У двадцатиметрового обрыва вдоль края террасы вилась узкая тропа. Ее протоптали многие

поколения зверей и охотников. Сваленные огнем деревья уже заросли сиреневым иван-чаем, а между покрасневшей от огня галькой синели увядшие колокольчики. Там, где тропа круто сбегала к пойме, на небольшой травянистой поляне была разбита наша палатка.

Летние работы закончились. Отправив к побережью рабочих с грузом образцов и оставив своего помощника Сашу вычерчивать в палатке карту, я решил поохотиться.

Когда поднявшееся солнце осветило вершины гор, я уже сползал с ружьем по обрыву. Мне нужно было идти поймой вниз по Яне, а затем снова подняться на террасу и тропинкой возвратиться в лагерь.

Соскользнув по скованному утренним заморозком глинистому склону, я перескочил через большую, затянутую ледяной пленкой лужу и вошел в просыпающийся лес. Под ногами звенела заиндевевшая трава. Заросли шиповника с оранжевыми перезрелыми плодами и упавшие от старости стволы деревьев то и дело преграждали путь. С лиственниц сыпался дождь золотистой хвои. На полянах ветер шевелил рыхлые сугробы бурых листьев. Среди осеннего золота пылали гроздья рябины.

Вдруг под раскидистым кустом красной смородины о еще уцелевшими кислыми ягодами послышалось тревожное клохтанье. В тот же миг с шумом вспорхнул и разлетелся в разные стороны выводок рябчиков. Серая рябчиха села невдалеке на ветку тополя. Я замер. Птица беспокойно вертела головой и подозрительно посматривала в мою сторону. Через несколько минут она успокоилась и свистнула. Из травы один за другим на деревья стали взлетать молодые рябчики. Я выстрелил.

Продираясь через заросли узколистой ивы, огибая полувысохшие старицы и пересекая большие поляны с пожелтевшей травой, я все дальше уходил от лагеря. Охота была удачной. В рюкзаке лежало около десятка крупных рябчиков, четыре куропатки и две жирные утки — чирок и каменушка. Вдруг у меня из-под ног взлетел черный красавец глухарь и с шумом скрылся в лесу. С бьющимся сердцем я бросился в чащу, но огромная птица куда-то исчезла.

Уже за полдень, выйдя к берегу Яны, я попал на узкую медвежью тропу. В нос ударил тяжелый запах разлагающейся рыбы.

Осенью множество кеты, горбуши, кижуча и других лососевых гибнет, выметав икру в охотских реках. Течение грудами сносит падаль к отмелям и косам. Медведи спускаются в это время с гор и, бродя вдоль берегов, вволю лакомятся тухлятиной, нагуливая жир перед зимней спячкой. Протоптанные ими тропинки помогают ходить в прибрежных зарослях. Но сейчас, опасаясь встречи с хозяином тайги и морщась от нестерпимого зловония, я поспешил вернуться в лес.

Лишь после того как солнце покатилось к горам и от деревьев легли длинные тени, голод напомнил о себе. Я присел у речной протоки на прогнивший ствол громадного тополя и занялся своим скудным завтраком. Черствые лепешки и холодная вода из протоки были скрашены надеждой на пир из дичи, который мы с Сашей устроим в лагере.

Вдруг что-то сильно всплеснуло. Так садятся на воду крупные крохали. Схватив ружье, я быстро послал сдуло патрон с гусиной дробью и осторожно выглянул из- за куста. В тот же миг, поднимая тучу брызг, вверх по протоке метнулось несколько больших белых птиц. Загремел выстрел. К моему величайшему изумлению, ни одна из птиц не взлетела. Напротив, резко повернув назад, вся стая помчалась прямо на меня. Это было настолько невероятно, что я обомлел…

Приглядевшись, я понял, что ото не утки, а огромные горбоносые кижучи. Видимо, они забрались сюда еще в большую воду, а затем были отрезаны от реки засухой. Тут было пять или шесть очень крупных рыбин, для которых воды в протоке уже не хватало. Большие острые их плавники поднимались в воздухе, как паруса серебристых яхт. Мощными хвостами они вспенивали воду и светлыми торпедами бороздили протоку во всех направлениях. Выстрел пропал даром.

Вечером, пройдя через затихающий лес, я вскарабкался на террасу. Солнце уже коснулось горизонта. Остановившись передохнуть на краю обрыва, я огляделся. Внизу синел охваченный вечерними сумерками пойменный лес. Граница света и тени пролегала почти у берега Яны. Река и верхушки склонившихся над ней деревьев были еще ярко освещены лучами заходящего солнца. В резком зеленовато-желтом свете с поразительной четкостью выделялись большие камни на берегу, белые гребни волн, стволы и ветки деревьев. Густые тени глубокими провалами зияли у каждого дерева и камня. С гор потянуло холодом. Быстро приближалась ночь. Вскоре умолкший лес совсем утонул в колеблющейся полутьме.

Человеку плохо быть одному. Одиночество приятно ненадолго, и то если люди остались где-то рядом и в любой момент к ним можно вернуться. Иначе, особенно в тайге, оно рождает чувство потерянности и тоски…

Меня охватило сильное желание поскорее оказаться в палатке. Неприятное чувство усиливалось видом мертвого леса на террасе. Голые стволы деревьев и их многопалые ветки трагически всплеснулись на фоне посеревшего неба. Темно-фиолетовые облака оборотнями зацепились за горизонт.

Сухая трава жестко шелестела под ногами. Она скрывала камни, кочки, корни деревьев. Я то и дело спотыкался. Где-то недалеко от края террасы должна быть тропинка. Найдя ее, я почувствовал себя увереннее. Теперь часа за три можно добраться до палатки.

Звезды одна за другой повисали в ясной глубине северного неба. Подмораживало. Стыли руки. Перекинув ружье за спину, я плотнее запахнул ворот куртки, поправил лямки рюкзака и быстро зашагал вперед…

Уже около двух часов я иду вдоль края обрыва, стараясь не сбиться с еле различимой узкой дорожки. Внимание целиком поглощено ходьбой. Монотонный ритм шагов завораживает мысли; раз — и два… раз — и два… ско-ро до-ма… у-жи-нать…

Внезапно слева от тропинки тишину прорезал негромкий вой. Он начался с низкой вибрирующей ноты, медленно взбирался выше и выше, а затем захлебнулся в коротком визгливом вопле. В тот же момент послышалось несколько менее уверенных, отрывисто подвывавших голосов… Почти немедленно, но уже позади раздался нестройный хор другой стаи…

Кровь отхлынула у меня от сердца: «Волки?»

Вой резко оборвался. Наступившая тишина казалась еще более зловещей. На мгновение остолбенев от ужаса, я напряженно слушаю. Неужели звери почуяли меня и скликаются на охоту?

Через минуту слева и сзади доносится негромкое повизгивание. Так нетерпеливо взлаивают бегущие по следу собаки. Теперь ясно, что меня преследуют две стаи: одна отрезает путь, а вторая гонит по пятам. Из охотника я стал дичью!

Вспомнив, что ружье не заряжено, лихорадочно ощупываю патронташ. Увы, там сидит лишь один-единственный патрон! Проклиная легкомыслие, с каким израсходовал все огнестрельные запасы, я вкладываю оставшийся патрон в левый ствол и прибавляю шагу. Бежать страшно; боюсь споткнуться о корни или, еще хуже, сбиться в темноте с тропинки.