По волчьему следу
Шрифт:
– Ты… ничего не сказал. Почему?
– Зачем? Чтобы в твоей не самой умной голове появились какие-нибудь совсем уж глупые мысли… они и появились. Или думаешь, я не замечал? Твоего взгляда задумчивого. Твоих сомнений, которые ты старательно прятал, наивно думая, что и вправду способен что-то спрятать? Будь я здоров, ты бы не решился, Генрих. Ты ведь в душе трус. Обыкновенный трус… но я заболел. И болезнь эта… она сжирала меня. И я устал, Генрих. Просто устал от бесконечной боли. Да и к чему оно? Возвращаться… некуда. Я видел, что эта война проиграна. Я понимал, что после нее всем выставят
– Ты… ты…
– Я сказал, что убил твою матушку. Что заставил её сунуть голову в петлю. Что она была слабой. Никчемной…
– Ребенок… твой ребенок…
– Да, он держал меня некоторое время. Но… потом я понял, что этот ребенок тоже обречен. Я не чувствовал в нем… - фриц щелкнул пальцами. – Разума. Такое случается. Проклятье нашего рода, Генрих… и может, мы и вправду заслужили все это. На той стороне многое видится иначе…
– У меня тоже будет ребенок!
– От той несчастной девочки, которую ты заморочил? Или новую нашел?
– Я…
– Извращенец. Она же совсем ребенком была. Хотя да… с детьми проще. Главное, воспитать их правильно. Воспитание как-то может нивелировать недостатки происхождения. Но лишь как-то… и твое существование наглядно это доказывает.
– Я убил тебя!
– Убил. И съел… и с моей плотью получил проклятье, которое скоро сожрет тебя. И нет, старые рецепты не помогут. Ни печень сильного врага, ни его мозг. Это лишь мясо, Генрих. Человеческое мясо. И в нем нет ничего волшебного.
– Кроме того, - сказал Бекшеев тихо. – Что это мясо, как любое иное, может быть источником болезни. Матушка говорит, что есть сырое мясо в целом небезопасно…
Я, чувствую, что и к несырому долго буду с подозрением относиться.
– Ты… ты… я тебя ненавижу.
– И при этом все одно пытаешься доказать, что ты лучше меня. В этом дело. Сильнее…
– Я и вправду сильнее! Я выжил, а ты сдох… ты мог бы уйти. Мог бы…
– Мог. И вправду мог. Только вот куда? Вернуться? И что, пойти на эшафот? Они ведь пошли, все, кто был с отцом… разве не так?
– Так. Их… судили.
– И признали виновными. Потому что проигравшие всегда виновны. Их казнили?
– Повесили.
– Позорная смерть. Для черни. И наверняка записали казнь на пленку. В назидание. И чтобы птомки знали. Отец?
– Принял яд еще до суда.
– Видишь, Генрих, он все понял верно… как и я. Что с нашим домом? Землями?
– Конфисковали…
– И продали с молотка. Так? Или отдали в награду кому-то, кто стал полезен новой власти. И ты сейчас думаешь, что тоже можешь быть полезен… что если вернешься, то тебя оценят. Конечно. Менталисты всегда нужны. Всегда и всем. Сильные… но ты слабый, братец. Ты ничтожество…
– У меня будет сын! Ради него хотя бы…
– Возродить род, именем которого сейчас наверняка пугают детишек?
– Все… меняется.
– Не для таких, как мы… отец вряд ли уничтожил
– Не отдашь?
– Кому и зачем? Тебе? Ты не достоин этого перстня… да и умрешь скоро. Перстень не спасет тебя. Или думаешь, я бы не воспользовался шансом? Твоему сыну? Он еще не родился. И родится ли… даже если родиться нормальным, ты просто не сумеешь его вырастить правильно.
– Моя семья…
– Тебе лишь кажется, что у тебя есть семья. Это заблуждение…
– Анна меня любит! И Василий…
– Просто ты им внушил любовь. Что еще? Почитание. Уважение. Все то, что внушали тебе. Так проще… вот только если делать это топорно, как делаешь ты, разум будет сопротивляться. Чем дальше, тем сильнее… сними внушение и получишь ненависть. Абсолютную. Скопившуюся подспудно ненависть… думаешь, я не пытался? Я ведь тоже хотел семью, чтобы настоящую… я многое был готов сделать ради этой семьи.
– Убить её мужа?
– Я не виноват, что она меня не дождалась. Ты же знаешь, как тяжело найти ту, что… не внушает отвращения. Когда видишь человека целиком, с его мыслями, с чаяниями… большинство людей еще то дерьмо. И заслуживают стать добычей. Она же… была особенной. Но у меня не получилось.
– Неужели мой дорогой совершенный брат может ошибаться.
– Может. В этом и есть разница, Генрих. Я ошибаюсь. И умею признавать свои ошибки. Я знаю свои слабости. Я… пожалуй, не должен был ломать ей разум. Но искушение так велико… Ты знаешь, как хочется, чтобы на тебя смотрели с таким вот восторгом… чтобы делились счастьем и множили его… чтобы любили, просто любили. Без внушения. Без воздействия. Без коррекции… но правда в том, что все это зря. Таких как мы нельзя любить. По своей воле во всяком случае. А внушенная любовь… не знаю, как поддельное Рождество. Никакого смысла, одна суета. Что до перстня… то вот…
Фриц сунул руку в карман и вытащил кольцо.
– Это просто символ, но раз он тебе так нужен… у мертвых свои пути. А я задержался что-то… возьми, - он протянул перстень. Обычный такой… и да, у Одинцова тоже был. Такой вот, квадратиком, на котором что-то да выдавлено. У Одинцова – герб рода.
А я и внимания особо не обращала.
Генрих стоял, не решаясь сделать шаг.
– Ну же… клянусь посмертием, я не собираюсь тебя убивать, - фриц бросил перстень под ноги, и тот не исчез, не превратился в клок тумана. – Ты хотел стать главным в роду? Пожалуйста…
Шаг.
Генрих садится. Тянется к перстню.
– Только, надеюсь, ты помнишь…
А фриц начинает рассыпаться туманом.
– …что род – это не только сила… и память…
– Что он… - интересуюсь у Бекшеева. А Генрих дотягивается-таки, и пальцы стискивают кольцо.
– Род, - отвечает Бекшеев. – Это и вправду не только сила предков. Это еще и долги их… обратная сторона силы. Долги есть всегда.
– Я, - голос фрица обретает плотность и силу. – Отдаю этот перстень по доброй воле. Принимаешь ли ты, Генрих из рода Гертвиг, право наследия?