По волчьему следу
Шрифт:
А она пьет неспешно.
И смотрит.
Слепая вот… а смотрит. А допив, кивает.
– Спасибо, дитя, - говорит мне.
– Вот, - я протягиваю ей платок свой, недовышитый с завернутым куском хлеба. Платок все одно не получился, а мамины полотенца еще сохнут, да и не похвалит, если отдам. Хлеба-то не жаль, но как она его понесет-то? В руках ни сумы, ни котомки. – Возьмите… не побрезгуйте. Сама пекла.
Это вырывается невольно. Но старуха берет. И кивает.
Главное, что не ложь это, я и вправду сама хлеб пекла. Под маминым присмотром, она все чаяла,
Ладно, это мягко говоря.
Старуха смотрит странно так… потом касается вдруг моего лба. И голова идет кругом. Вдруг на мгновенье глохну и слепну, и теряюсь, но не успеваю испугаться.
– Сколько ж в тебе всякого понамешано… но нет, не её дитя. Иное, - старухин голос доносится сквозь толщу тишины. – Что ж… за дар отдариться надобно.
Она наклоняется.
И дует.
– Коль встретишься с нею снова, то не бойся… помнит добро… люди забывают, а боги помнят…
Она говорит что-то еще, и меня сковывают холод и ужас. Ужас и… я прихожу себя от надрывного воя сестрицы.
– Ты… чего? – я с трудом разлепляю губы. И она замолкает. А потом вскакивает и убегает с визгом… дура. Нет, она хорошая, но все одно дура…
Я опускаюсь на табуреточку. Гора листьев щавеля, который предстоит перебрать, никуда не делась, да и…
– Не трожь! – возвращается сестрица. – Не смей! Иди вон… к речке вон иди!
И толкает. А за ней прежде этакой щедрости, отпустить меня к речке, когда работать надобно, не водилось.
– Ты чего?
– Все попортишь! Ты кому хлеба дала… на вот, на, - мне в руку пихают старую кружку. – Уноси! И домой… я родителям расскажу!
Нашла чем удивить.
– Чего опять не так?
– Ты… ты на нашу голову! Теперь… что будет, ой что будет… это ж она!
– Кто?
Сестрица воровато озирается и наклоняется ближе, но так, чтоб меня не коснуться ненароком.
– Это её… её жрица! Смерти…
Тогда-то и я пугаюсь. Самую малость.
– Могла бы с собой увести, если бы глянулась… - и в голосе сестрицы слышится запоздалое сожаление. Она, наверное, думает, что вариант-то не из худших. Потом спохватывается. Небось, если б меня в жрицы забрали, то и ей замуж было бы выйти непросто, побоялись бы связываться.
Но…
Вечером вернулись родители. И сестрица долго обстоятельно рассказывала про мои прегрешения. Матушка вздыхала, отец хмурился. Странно, но ругать меня не стали. А вот в баню отвели, хотя до банного дня еще прилично времени оставалось. И матушка с тремя женщинами долго парила, пока с меня шкура не слезла. А больше никто ничего не сказал.
Правильно.
Лучше не поминать лишний раз, но…
Мне вдруг вспомнился тот холод. И прикосновение. И глаза, которые то ли слепые, то ли наоборот, зрячие, ибо зрят они сокрытое от обычных людей.
Страх.
И… и может, я выжила благодаря тому куску хлеба? Нет, знаю, что старуха могла бы войти в любой дом, и не нашлось бы человека, что решился бы встать на пути. И за стол бы села. И поставили бы перед ней все-то, что только есть в доме… правда, после выкинули
Это мне сестрица после высказала.
А я еще подумала, что, может, потому она и не заходила никуда… теперь я в этом уверена совершенно.
Только…
Холод знакомый.
По спине.
И тихо вдруг становится. Очень тихо…
– Мора… Морана… Морена… дева белоглазая… - мой голос вплетается в эту тишину. – Её боятся. И боги, и люди… боги тоже смертны…
– Слушай мой голос… только мой голос… я скажу, что ты должен делать.
Смешной человек. Он и вправду думает, что получится обмануть бога? Нет, наверное, он не на то надеется… а на что?
И Бекшеев тоже.
Он-то почему…
Не знаю.
– Пей… вот так… понемногу… пей. Я помогу тебе. А ты поможешь нам… это особое место. Здесь все пахнет смертью… я не верю в ваших богов, они бессильны.
Зря.
Хотя… иным богам безразлично, верят в них или нет.
– Но само это место… оно собрало много жизни, много смерти. Это ведь именно то, что тебе нужно. Ты только слушай, слушай…
Мы вместе слушаем.
Странное состояние, когда голова кругом. И я вижу, я слышу… все вижу и слышу. Голова Ярополка запрокидывается, закатываются глаза и изо рта вырывается хриплый стон.
Словно ворон…
Ворон ворону…
И вороны откликаются. Их много собралось. Они ждут пира, который для них устраивали не единожды…
Безумие.
И в нем, передо мной встают бельмяные белые глаза.
– Ты не её дочь, но добрая девочка… добрая… бестолковая только. Это пройдет, - руки у старухи вовсе не ледяные, а очень даже теплые. – Жалостливая. И сердечко есть… как бы от боли не разорвалось. Но ничего, глядишь, и выдюжишь. А станет совсем тяжко, то вот тебе… подарочек.
Я вдыхаю обжигающее ледяное крошево метели.
И давлюсь им.
А еще – кашлем. Но крошево остается там, внутри меня-ребенка. И я знаю, что придет час, я… что? Что-то смогу. Чуть большее, чем могут обычные люди.
Только… как понять, что час пришел?
Глава 48 Токовище
Глава 48 Токовище
«Предубеждение, которое общество испытывает по отношению к людям, наделенным темною силой, на наш взгляд обусловлено во многом ощущениями, которые сила эта вызывает. Те, кому случалось иметь дело с некромантами, описывают эти ощущения одинаково – холод, подспудный страх, совершенно иррациональной природы, желание спрятаться или вовсе бежать. При том, что ни наличие своего дара, ни личная храбрость, ни возраст, ни иные достоинства никак не сказываются на ощущениях. Более того, многие одаренные отмечают, что темная сила действует подавляюще на их собственную, снижая эффективность ответного воздействия, а порой и вовсе разрушая конструкты и заклятья подобно тому, как ржа разрушает железо. Впрочем, следует отметить, что данное свойство темного дара наукой не подтверждено, а потому…».