По волчьему следу
Шрифт:
– Выжил… девочка вытащила меня. И мальчишка. Доказал, что ему можно верить. А потом эта женщина стала рожать. Мучилась, мучилась… я извлек ребенка из чрева её.
– И… что с ним стало?
– Чудовище, - сказал Генрих, скривившись. – С раздутой головой и лицом старика, без рук, со сросшимися ногами… такому незачем было жить.
И не стоит спрашивать, родился ли этот несчастный ребенок живым или же… не стоит. Бекшеев и не будет. Порой ему кажется, что он и без того знает слишком уж много.
– Уйти
– Я понял, что это не имеет смысла… пробираться по лесам. Эти я уже знал, но там, дальше? Да и что ждало меня? Мы слушали радио… императорские войска перешли границу. Я думал дождаться капитуляции и вернуться вместе с пленными. Но после капитуляции отца обвинили во многих преступлениях… имя рода оказалось запятнано.
А Бекшеев друг узнал-таки герб.
– Гертвиги, - произнес он. – Гертвиги-людоеды…
– Вот от вас, князь, не ожидал такого. Ладно, чернь, у них вечно привычка раздавать прозвища. Но вы-то – человек образованный.
– Ваш отец организовывал лагеря смерти.
– Концентрационные лагеря, - поправили его. – И задачи у них были самые разнообразные… да, в том числе ликвидация того, что можно смело назвать человеческим мусором. Все эти… нищие, убогие, больные, повисающие мертвым грузом на шее государства. Тянущие силы из здоровых, лишающие их и их потомство шансов…
А это его задело.
По-настоящему.
– Оглянитесь, их с каждым годом становится все больше! Люди разумные не спешат приводить детей в мир, тогда как всякая шваль, пьянь и погань только и умеет, что плодиться… а мир конечен. И ресурс его конечен. И программа государственного контроля над рождаемостью – это единственное, что позволит стране… любой стране удержаться на краю пропасти!
Генрих оборвал речь на полуслове.
Обернулся.
– Кажется, наша история так и останется… недосказанной.
– Ничего страшного. Я уже и так понял основное…
Девочка выбралась на поляну первой.
Увидела менталиста.
Оскалилась.
И, жалобно поскуливая, растянулась на листьях.
– Тварь. Хорошая тварь… твари куда чувствительней людей. И в целом живые существа, - Генрих вытянул руку, чтобы коснуться Девочки, но она, до того лежавшая смирно, отозвалась на прикосновение низким утробным рыком. Словно предупреждая, что, если и не спешит перервать ему глотку, то лишь из остатков терпения. И не стоит его испытывать.
И Генрих внял.
– Мы вот! – Васька вывалился следующим, шумный и веселый.
Незнакомый.
В черной, явно с чужого плеча, форме. Та была слишком велика, пусть Васька и старался, стягивал китель ремнем, рукава вон подшил, но все одно форма смотрелась нелепо.
И Генрих поморщился.
Форма была частью спектакля, о которой его не предупредили? И если так, то отнюдь не все он контролирует.
– Анька, ты посмотри только, посмотри…
Женщина,
Она и шла-то, одно рукой опираясь на Ваську, другой – вцепившись в Зиму.
И Бекшеев выдохнул.
Ни наручников.
Ни… пут.
А потом вдохнул, потому что понял – бежать не станет. И не в наручниках дело. Просто… не оставит она. И не позволят. У Васьки револьвер.
Ножи.
Михеич не безоружен. Но даже не в них дело. Менталисту револьвер не нужен. Такому – точно не нужен.
– Бекшеев, Бекшеев, - покачала головой Зима. – Вот… почему ты вечно норовишь вляпаться, а?
– Извини, - он понял, что и сам улыбается. – Я не нарочно. Как-то оно… само выходит, что ли.
Генрих вяло хлопнул, изображая аплодисменты.
– Что ж, - сказал он. – Все на месте… в таком случае, полагаю, стоит начать… надеюсь, вы не собираетесь мешать?
– Что вы, - Зима отмахнулась. – Зачем… я так… поприсутствовать. Посмотреть. Понять, как оно… у людей-то… а то ведь…
– Я оружие забрал! – поспешил встрять Васька и, вытащив из кобуры знакомый револьвер, продемонстрировал его. – Вот! И эта… можно, я первым, а? Можно?
– Погоди, - оборвал его Генрих.
Он подошел к Зиме. Медленно ступал, тяжело, подволакивая ногу. И лицо его худое исказилось, и показалось, что вот сейчас оно вовсе переменится, утрачивая всякое сходство с человеческим, что проступит сквозь него иная гримаса.
– Оружие – это ведь ерунда, правда? – Генрих произнес это очень тихо, глядя в глаза Зиме. – Ты и без оружия убить способна…
– Такого, как ты?
– Как я… другого… мага… но ты же понимаешь, что если умру я, умрут и они…
Это он про Михеича?
Ваську, который от нетерпения подпрыгивал на месте.
Про… женщину?
– Они все одно умрут, - Зима пожала плечами. – Сами ли, по статье пойдут, если вдруг не сразу… может, если сами, то и вариант не худший.
– И она?
Женщина стояла, вцепившись в руку Зимы. И улыбалась счастливо-безумной улыбкой.
– Она ведь с твоей точки зрения не виновата… - Генрих коснулся лица. – Ни в чем… и такой интересный выбор, правда? Спасти тех, кто дорог, но загубить одну невинную душу…
– Две, - Зима погладила пальцы, что лежали на её руке. – Твоими стараниями, надо полагать…
Приподнятая бровь.
И… радость?
Искренняя? Гордость даже. Явная. Распирающая просто.
– Надо же, - Зима чуть склонила голову. – Ну да, конечно… ты же знал. В отличие от нее. И когда бы ты её обрадовал? Хотя…
– Лишние знания – лишние печали.
Генрих наклонился, заглянув в пустые глаза женщины. И осторожно, нежно поцеловал её в лоб.
– Зато я теперь понимаю его…