По волчьему следу
Шрифт:
Главное, что когда-то наверняка женщина садилась за черный этот инструмент и играла… или не она? Если она из наших, то вряд ли умела. Меня вот пытались научить, потом уже, когда я стала княгиней, да не вышло. Сказали, что поздно.
Пальцы утратили гибкость.
И вовсе таланта нет. А у нее был? Я бы представила её за этим вот то ли роялем, то ли пианиной, и чтобы девочки рядом, сидят и чинно слушают. А может, сидели и слушали родители? Вместе, на той софе у окна, на которой устроилась Анна. Сидит и держит в руках музыкальную
Красивую.
И крутит ручку. А потом отпускает, и тогда балерина в ярко-голубом платьице начинает кружиться, вертеться, дразнить танцем.
– Анна? – я говорю очень тихо. Но меня не слышат. – Анна…
Она там, в прошлом.
Где была жива мама. И отец. Где у них была бричка. И на ней они отправлялись в город. И по рынку гуляли. И она, наверное, покупала себе леденцы или засахаренные орехи, и ленты, бусины, все то, что кажется таким необходимо-волшебным в детстве.
– Ань, нам пора, - Васька появляется из-за второй двери. – А ты еще не оделась? Я ж говорил, что сегодня тебе не надо никуда ездить.
– Почему?
Васька видит меня.
И… не пугается. Не смущается. Он плечами пожимает, объясняя:
– Потому что у нее сегодня свадьба. А она вот не готова. Поможете? Одеть надо.
– Где Бекшеев?
– Там, - Васька кивает головой. – В лесу остался… у Михеича в гостях.
– Врешь?
– Можете проверить… хотя… какая теперь. Без меня вы их все одно не найдете. Так что сами выбирайте.
– А не боишься?
– Чего?
– Что я тебе шею сверну?
Васька фыркает, а потом трясет головой, будто я смешное что-то сказала.
– Не-а, - он скалится. И зубы у него острые, волчьи. – Тогда ж вы их точно не найдете… а вам надобно. Вы ж себе не простите потом…
Вот… поганец.
– А если не убью… но вот пальцы ломать буду? Один за другим? Шкуру сниму… с живого когда, это больно… еще чего. Я ведь умею.
И в глаза смотрю, чтобы понял, что и вправду умею. Васька взгляд выдерживает, разве что слегка щурится.
– Не-а. Не выйдут. Я ж… забуду тогда. Он сказал, - и пальцем в голову тычет. – Знал… сделал такое, что если силой, то и забуду… и ломай, хоть совсем изломайся.
Нет, точно поганец!
– Ань, Анька! – его крик заставляет Анну вздрогнуть и она едва не роняет шкатулку. А потому кривится, лицо её приобретает какое-то детское, обиженное выражение, и кажется, что она того и гляди разревется. – Ань, я тебе платье купил! Из Городни заказал! Красивое… помнишь?
– Михеич тебе помогал?
– Волки, они стаями живут, - сказал Васька и отошел к шкафу, из которого вытащил платье. Моя свекровь назвала бы его безвкусным – слишком пышное, чересчур кружевное, да еще и бусинами расшито щедро, теми, которые перламутровые, под жемчуг. – Вы уже определитесь. Или убивайте, или помогайте.
– Мне кажется, она не слишком хочет замуж.
– Упертая. Я ж ей говорил, говорил, что лучше
А я… промолчала.
И платье взяла.
Ткань блестящая, но дешевая. Надо же, что-то у меня с тех времен осталось. Вроде способности определять качество ткани. Эта – на один раз. Тонка. И сыплется, надо полагать, со страшной силой.
Впрочем, кто надевает свадебное платье дважды?
– Так значит, стая?
– В одиночку волк долго не протянет. А стая… они ведь такие… волки… даже лучше людей, - Васька принялся стягивать с Анны старый свитер. – И руки грязные, вся изгваздалась… постриглась опять же ж. Вот на кой? Волки, они семьей живут. И заботятся. Детишек растят вместе. И те, что подрастают, помогают беречь малых. И старых тоже…
– Мне казалось, старых прогоняют.
– Нет. Не всегда. Часто напротив. Сколько волк может, столько и живет. А те, что охотятся, ему мясо приносят. Даже когда у него зубы выпадать начинают. Они мясо глотают, и в животе оно у них переваривается немного, а потом куски отрыгивают, щенкам совсем разваренное, а вот кому больному, так почти и целое будет…[2]
Под свитером Анны обнаружилась грязная нательная рубашка.
– Давай… платье сюда, - велел Васька.
– На это?
– Ай, все одно времени нема… так вот, волки и лес чистят. Они ж не просто зверя на охоте берут, они слабых да больных бьют. Когда зверя в лесу с избытком, то это тоже лесу не на пользу.[3]
– Стало быть, вы волки?
Анна нисколько не сопротивлялась. Напротив, она окончательно утратила интерес к происходящему. А вот Васька крутился, вертелся, силясь натянуть на сестру платье. И в юбках путался.
Что ж, я помогла.
Мне не жаль.
– А то нет… среди людей тоже всякой погани много. Теперь от меньше. Скажи, что я не прав?
– Ты не прав, - сказала я. – Ты судить взялся, а…
– Права не имею? А кто имеет? Шапка? Великое начальство. Или судья наш, может? Так он не дальше Шапки ушел. Ага… вона, он за деньги любого оправдает, ежели чего… и постановление выдаст, чтоб с аресту выпустили честного человека. В Городне, не знаю, может, получше, но туда ж доехать-то надо…
– Шапку – ты?
– Я, - не стал отнекиваться Васька. – И солдатика того… двоих. Один мне без интересу, а вот второго я притащил… в подарок другу.
Охренеть.
Надеюсь, меня от подобных подарков и подобных друзей боги избавят.
Васька оправил юбки.
– Красивая, - сказал он, отступивши. – Правда?
Врать я никогда не умела. И в белом этом платье, слишком большом для худого тела её, Анна казалась странной. И страшной.
– Еще бы накрасить… ты умеешь?
– Нет.
– И волосы эти… я ей говорил, чтоб не стригла, говорил, а она… упрямая.